Мечта - страница 3

— Не думай об этом так много. Это не имеет значения. Ты не должна портить целый день такой глупостью.

Но это было сильнее ее. Мари от рождения была человеком беспокойным, особенно в мелочах. Она могла сидеть, мрачно размышляя о чем-то, и Тома не мог придумать, о чем бы с ней поговорить. Кроме того, Мари вообще не испытывала особой потребности в разговоре. «Прекрасно и так, — бывало, говорила она, — совсем как у женатых людей».

Именно так она видела семейную жизнь — вместе жить, вместе питаться, просто зная, что другой рядом, и не надо никаких разговоров.

Тома пытался уклоняться от проведения вечеров с нею наедине, приглашая ее пообедать в маленьком ресторанчике на бульваре Гар или на улице Гобеленов. Ему хотелось создать свой мир, без Шарлотты и даже без памяти о ней, ведь все равно прошлого не вернуть.

Время от времени, когда Мари сидела, положив локти на стол и бесцельно уставясь в пространство, он спрашивал ее:

— О чем ты думаешь?

И каждый раз она отвечала:

— Ни о чем. Я вообще не думаю.

Мари стала раздражать его, и Тома все чаще подумывал о том, как бы ее слова не оказались правдой.

К тому же она была ревнива. Однажды она заметила:

— У тебя светлый волос на костюме.

— Странно, — сказал Тома, — должно быть, я подцепил его в омнибусе…

— Но ты же знаком с другими женщинами…

— Естественно, как и любой мужчина.

— Ты мог бы полюбить кого-нибудь еще?

— Мог бы, конечно. — Он изо всех сил старался сохранить спокойствие.

— Но может случиться так, что однажды ты станешь стыдиться меня, ведь я хромаю…

Тут Тома потерял терпение и сразу вспомнил о своем собственном увечье.

— Не говори глупостей. Почему я должен стыдиться тебя? — Он поднял свой пустой рукав к ее лицу. — Без одной руки, как могу я обращать внимание на недостатки других?

— О, у вас, мужчин, все по-другому.

— Перестань нести чепуху, — сказал он, явно раздражаясь.

Понимая, что она рассердила его, Мари попыталась засмеяться:

— Хорошо, забудь об этом.

Они заговорили о чем-то другом. Тома заставлял себя быть мягким в обращении с ней, хотя ему было нелегко сдерживать свой горячий темперамент. Он все еще был настороже. Мари также была озабочена, ее преследовали мысли об ее хромоте и плохих манерах. Она вела себя так из боязни огорчить его. А Тома в конце концов решил, что она беспокоилась только о себе и ни о чем другом.

Сегодня, когда кабриолет почти проехал улицу Муффетар, Тома дал знак извозчику и попросил его повернуть на улицу Пти-Жантийи. Это был более длинный кружной путь, и вскоре он приехал на улицу Доре, где жила Мари, но с другой стороны. Это был район, где Тома жил ребенком, и ему захотелось увидеть его.

С улицы Пти-Жантийи открывался вид вниз, на долину Бьевры. Поскольку было слишком далеко, чтобы чувствовать зловоние речной воды, густой от отвратительных стоков фабрик и кожевенных мастерских, могло показаться, что смотришь на очаровательную сельскую местность. Отсюда даже кожевенные мастерские выглядели, как итальянские домики, с их навесами и слуховыми окнами; вдали на лугах паслись стада коров.

Секунду Тома любовался зрелищем, но он хорошо знал этот район. Именно здесь прошло его нищее детство, и он запомнил вонь и грязь реки с ее застойной, отравленной водой. И все же для него с этим местом было связано много трогательных воспоминаний…

Наконец кабриолет подъехал к поселку Доре. Всякий раз, когда Тома оказывался в этом злосчастном районе, он гневно спрашивал себя, почему Мари и ее брат до сих пор не уехали отсюда. Найти жилье было нелегко, но они могли подыскать что-нибудь недалеко от бульвара Сен-Марсель. Мари настаивала, что поселок удобен для ее брата Ипполита, который работал поблизости, а низкая стоимость аренды позволяла им кое-что откладывать.

Их жилище, скорее лачуга, чем дом, находилось в одном из наименее ужасных переулков поселка, но, чтобы добраться до него, надо было пересечь весь поселок с одного конца в другой. Доре часто называли сточной канавой Парижа. В прежние времена эта Территория была собственностью месье Доре, который построил здесь сельскую усадьбу. После революции 1848 года бригада рабочих из национальных мастерских, производившая реконструкцию бульвара Гар, снесла заборы и погубила парк, после чего самому Доре не оставалось ничего другого, как поделить землю на участки и сдать их в аренду.