Мечта моего сердца - страница 18

В палату вошла медсестра, и вместе с Керни Холдстоком они осмотрели больного, затем вышли, и Лейла осталась с ним одна.

Марвуд лежал, глядя перед собой. Когда Керни заговорил с ним, было очевидно, что он узнал его, но никак не откликнулся. Керни предстоял большой обход, но ему очень не хотелось покидать мужа сестры.

— Тебе удобно, Марвуд? — спросил он негромко.

Марвуд Таппенден смотрел на него некоторое время, затем закрыл глаза.

— Он вас слышит, как думаете, сэр? — прошептала сестра.

— Да, он слышит, — мрачно сказал Керни и вышел из палаты в сопровождении медсестры.

Некоторое время в палате царила полная тишина, затем больной открыл глаза и в упор посмотрел на Лейлу.

— Снова вы, — произнес он. Говорил он явно с большим трудом, но, видимо, считал необходимым сказать то, что хотел.

— Да, это я, — с улыбкой подтвердила Лейла. — Может быть, позвать мистера Холдстока назад?

— Нет, не надо. Пускай только вы. Я подумал, что вы Ром.

— Я знаю. Может, вам что-нибудь принести?

— Нет! — беспокойно воскликнул он, затем повернул к ней голову. — Нет. Слушайте. Моя одежда — где она? Мне нужно… то письмо.

— То, которое вы несли на почту? — улыбнулась ему Лейла. — Но ведь это может подождать, пока вы не почувствуете себя лучше. Это был какой-то сюрприз для вашей жены, да?

Ее слова, кажется, его ужаснули.

— Нет! Конечно нет. Ей… нельзя знать.

Лейла пристально смотрела на него. Вид у него был крайне обессиленный.

— Вам лучше сейчас поспать, — пробормотала она.

Он закрыл глаза, тогда как она лихорадочно обдумывала услышанное. Добраться до его вещей она никак не могла. Их вообще могли выбросить — если они были порваны, залиты кровью, ни на что больше не годны. Но если в кармане лежало письмо, на что он, по-видимому, намекал, и оно содержало что-то очень для него важное, как ей успокоить его? Если сказать, что одежда уничтожена, это едва ли поможет.

Он открыл глаза и снова заговорил:

— Мы можете пойти туда, где… мои вещи, и… взять письмо?

— Вы хотите, чтобы его отправили? — спросила она мягко.

— Я просто… хочу его.

— Не знаю, смогу ли я. Я, по правде сказать, не знаю, где ваши вещи. Послушайте, я понимаю, как это тяжело — лежать и быть не в состоянии даже дойти до почты. Может быть, вы продиктуете мне это письмо заново? Потом вы подпишете его, а я отправлю. Как вы на это смотрите?

— Нет. Вы не поняли. — И он посмотрел на нее с тоской, а она не знала, чем ему помочь.

Позднее, когда ее сменила другая сиделка, она пошла навестить Дадли Марчмонта. Художник пребывал в сильном раздражении.

— Удалось вам узнать? — нетерпеливо спросил он. — Хоть что-нибудь сумели спасти?

— Боюсь, что немного. Слишком там много было легковоспламеняемых материалов.

Он бессильно откинулся на подушке и уставился на свои руки.

— Могу представить — все вспыхнуло, словно трут! И что мне делать теперь? Что мне делать?

— Вы можете заняться чем-то, вместо того чтобы просто лежать, — мягко проговорила она.

— Чем же? — Его лицо исказила гримаса. — Да, мне сказали, что скоро я смогу сидеть, только зачем? Зачем? — Он свирепо уставился в ее улыбающееся лицо. — Может, вы не в курсе, но для моего занятия нужны руки, а теперь я даже карандаша в них не могу удержать.

— Да, мне говорили. В палате все равно нельзя хранить краски, но как насчет графических рисунков?

— Вы совсем не кажетесь жестокой, — проговорил он тихо, — но сейчас вы поступаете жестоко. Вы наверняка понимаете, что мне не просто надо чем-то заняться. Может быть, я вообще больше никогда не смогу пользоваться руками. Никогда.

— Об этом я ничего не знаю, — сказала Лейла. — И никто не знает. Сейчас такие чудеса творят. Вам просто надо набраться терпения. Я знаю, что призывать к терпению легче, чем терпеть. Но ведь вы можете пока изучать что-нибудь новое?

— Например? Я все это время ждал вас с нетерпением, потому что вы внушали надежду. Но теперь я думаю, что вы каждому больному твердите одно и то же. Вы гипнотизируете их вашим голосом, вашей улыбкой, но за этим только одна пустота. Вы не можете сказать ничего нового!

— Наверное, не могу, — печально подтвердила она, поднимаясь со стула. — И наверное, это глупо — предположить, что вы могли бы рисовать, держа во рту карандаш, вставленный в длинный мундштук. Это слишком трудно. Ну что же, мистер Марчмонт, простите. Но я буду заходить к вам, когда только смогу.