Мед багульника - страница 9

Ричард Диц — любимец публики. И любовь эта завоевана не только мастерством, но и тем неуловимым, что зовется обаянием.

Конечно, его встречали парадно: с ним приехали тетки из министерства культуры. Он вошел — весь в тетках и цветах, так что его и видно не было, в этой толпе, целлофане и витых ленточках.

Я бы и не вякнула, если б Елена не подвела его ко мне.

Я встала и тоном гувернантки выразила радость видеть господина Дица в нашем городе.

Его явно тронуло, что я знаю его язык. Так же умиляемся мы, когда иностранцы поют «Катюшу» или «Подмосковные вечера».

Он присел на край ограждения, отделявшего место вахтерши от вестибюля.

— Вы жили в Германии? — спросил он.

— О, нет… Я преподаватель, окончила институт…

— Вы работаете здесь? — он повел рукой, — Преподаете детям немецкий язык?

Тетки из министерства культуры стояли сзади с вежливыми приклеенными улыбками.

— Я работаю тут, — кивнула я утвердительно, и добавила почти под нос, для самой себя, — Где он, тот немецкий…

— Спроси, спроси, — Елена улыбалась так, что уголки губ почти заезжали за уши, и пихала меня в бок, — Как ему понравился наш город?

— Фрау Елена интересуется, — отвела я вопрос от себя, — Нравится ли вам то, что вы здесь увидели?

— У вас красивый город. Но я видел его только из окна машины. Мне бы хотелось познакомиться с ним поближе. Сейчас концерт, а потом…  Слушайте, — он взглянул на часы, — После девяти я буду свободен. А уезжаем мы только завтра. Может быть, мы с вами погуляем по вечерним улицам?

— А ваша свита? Ваши сопровождающие?

— О, мы от них убежим…  Не надо машины…  Ведь город небольшой, правда? Как вас зовут? Майя? Вы согласны, Майя?

Я почувствовала в нем ту особенную свободу… Когда-то я летела в столицу. Еще мы не сели, нас только везли на автобусе к трапу самолета… И были среди нас иностранки… Даже звуков чужой речи не услышав еще, мы уже знали, что они — иные… Самая простая одежда — джинсы, футболки… Самые обычные лица… И та внутренняя свобода, о которой нам — только мечтать…

И в этом мальчике — потому что улыбка у него была совершенно мальчишечья, ощущалось это самоуважение. Не показное, но незыблемое.

Когда его позвали на концерт, последний его взмах руки был — мне:

— Майя (особенно жестко деля мое имя этим звуком «й») Я хочу видеть вас в зале тоже…

Я сидела на последнем ряду, приникнув головой к стене и закрыв глаза. Не раз бывала я на концертах: играли талантливые дети, преподаватели. Они садились к инструменту и заставляли его звучать…

Но Ричард… Он подошел к роялю так, будто спешил с нами заговорить. И не дано было ему говорить — иначе. Он сел, поднял крышку, окунул руки в клавиши… И зазвучал голос рояля… Я не знала, что подлинный его голос — исполнен благородной грустью и светом.

Переливы напомнили мне ту картину у Марика… бег воды в ручье. Вода цвета золотистого хрусталя, и солнце отражается в ней, и трепещет листва от порывов ветра… Я закрыла глаза, и это было как во сне. Я не знала, что явится в следующий миг…

Сколько раз нужно было повторять все это пианисту, чтобы пальцы его приобрели неземную легкость? Чтобы рояль зазвучал — небесным голосом.

Диц поднял и уронил руки, и улыбка его была так же светла, как его музыка.

И нескончаемые аплодисменты, в которых одно потрясенное «спасибо»… спасибо за чудо…

После концерта его звали в ресторан, а потом куда-то ехать, осматривать достопримечательности.

— Найн, найн, — замахал он руками, — Отель… спать, спать… Завтра…

И лукавейший прищур, и подмигивание мне.

И после, шепотом:

— Приходите через час, хорошо? — снова взгляд на часы, — В десять я буду ждать вас у входа в отель…

Мы шли по улицам, и на его никто не смотрел. Для прохожих он был просто симпатичным парнем. А любителей классической музыки, способных узнать в лицо знаменитых исполнителей, в нашем городе не водилось.

Он говорил о своем Дрездене, который можно считать сердцем музыкальной Европы. А к улицам нашим присматривался так, будто он не в европейской стране, а в экспедиции на другую планету.

Когда нам случалось переходить дорогу, я брала его за руку, как ребенка. Мне хотелось оберечь его от всего, что могло быть не только опасно, но хотя бы неприятно ему. Для меня «любить» всегда значило — «служить».