Мед и соль - страница 7

Одно обстоятельство особенно действует мне на нервы. Вместе с нашими lazzaroni увивается возле туристов и Вацек Полляк. Наши lazzaroni знают кто несколько, кто дюжину слов на любом языке; Вацек Полляк тоже знает пару иностранных слов, но чаще пользуется изуродованной, исковерканной родной речью, очевидно полагая, что ломаный язык будет легче понять туристам. С помощью этих слов он рассказывает туристам удивительные вещи. Из рассказов следует, что в нашем городке сейчас находится ученый раввин-чудотворец, некогда известный, а теперь уже состарившийся, который чудесно поет старинные песни. Раввин этот якобы горит желанием дать концерт художественного слова, на котором он хочет исполнить несколько старинных песен специально для своих заморских братьев. Он мечтает посвятить им свой Последний Аккорд.

Рассказывая эти истории, Вацек Полляк, который снова стал выпивать, хватает собеседников за лацканы их тоненьких пиджаков и встряхивает как следует. Они, естественно, смеются, но малость робеют; зачем, спрашивается, хватать за грудки и трясти демократического человека? Далее, что за чудотворец раввин, о котором они ничего не слыхали ни от своих за границей, ни в Польше? Почему нет о нем ни слова в путеводителе? Наши жители, люди хитрые, смотрят на все это и неуважительно хихикают. А ведь мы, как известно, нуждаемся в валюте, и поэтому нельзя допускать излишнего хихиканья. Впервые Ясь Панек, мой начальник, который до сих пор пропускал мимо ушей все, что я говорил относительно гражданина Гольдберга, начинает смотреть другими глазами на это дело. Ясь Панек — человек мудрый, основательный, но чересчур осторожен и слишком большое значение придает демократии. Ему, конечно, обо всем докладывают! Ерунда! Никакой это не раввин-чудотворец, просто бухгалтер из маленького, никому не известного музыкального издательства. У раввина должна быть раввинша, а этот одинок как перст, и нет у него другой раввинши, кроме Вацека Полляка (или Хени, которая по-прежнему просиживает там целыми днями). У раввина должна быть большая или маленькая паства, а у этого один прихожанин — Вацек Полляк. И какой он раввин, если не имеет диплома, не занесен в список раввинов и не получает жалованья от государства? Если бы гражданин Гольдберг был раввином, то он, Ясь Панек, наверняка получил бы своевременно секретное сообщение.

Пьяный Вацек Полляк, безцеремонно хватающий туристов за грудки и вселяющий страх в их истерзанные сердца, — это явный подрыв пропаганды, вопиющий аргумент против нас всех, доказательство того, что все наши усилия оказались тщетными: где рос бурьян, там он и растет по-прежнему.

Итак, Ясь Панек понимает, что должен вмешаться, что это не только личное дело какого-то Древняка, от которого можно требовать соблюдения дисциплины, благо он находится на службе, что это дело не только какого-то Древняка, который дрожит при мысли, что Марийка бросит его.

Нет, это дело наконец стало нашим общим делом!

Мы сидим теперь втроем в отделении милиции — Ясь Панек, капрал Козел и я. Ясь Панек произносит следующие слова:

— В принципе дело по-прежнему остается несерьезным, и я сам толком не понимаю, зачем вмешиваюсь. Туристы пробудут у нас еще два дня. Что может случиться за эти два дня? Я не предвижу ничего плохого. То, что Вацек Полляк хотел высказать, уже высказал. Если туристы захотят навестить больного бухгалтера, — пожалуйста, пусть идут, это ведь в какой-то мере их священный долг. Почему наш Вацек Полляк должен один ухаживать за больным? Я узнал, например, что он даже фрукты покупает ему за собственные деньги. Но раз уж вы так настаиваете, то ты, Козел, если встретишь его на улице или на рынке, скажи ему, чтобы он зашел ко мне на минутку.

Поручения такого рода Ясь Панек обычно дает мне; Козел недавно из деревни и не годится для деликатных дел, но в данном случае я лицо слишком заинтересованное.

— А если я не встречу Вацека Полляка ни на рынке, ни в другом месте, идти мне туда, где он живет? — спрашивает Козел.

Вопрос настолько обескураживающий — Вацека Полляка почти всегда видишь на улице, — что мы оба, Ясь Панек и я, чувствуем себя так, словно нас вдруг громом поразило.