Медовый месяц - страница 8
К двадцати двум он занялся игрой на фондовой бирже. К двадцати трем его вытеснили местные политики и рыночные обстоятельства, и он снова оказался на улице, – но на этот раз с десятью миллионами долларов в кармане.
И вот он отправился в Голливуд и написал сценарий. Рукопись прочитали с вежливым интересом, но фильм так и не поставили. Так что Алекс занялся этим на свой страх и риск и теперь выпускал рекламные ролики, надеясь когда-нибудь снимать настоящие фильмы, и жил в таких же мечтах, в каких и прочие покорители Голливуда.
– Я и не думала, что мы пересказываем автобиографии, – сказала я.
– Такова моя история, – ответил он.
– А что твоя мама? Я хочу сказать: как ты относишься ко всему этому? Все время сам – это звучит так одиноко.
– Не знаю, – ответил он.
– Но это должно быть так странно – вот так разбогатеть, – сказала я.
Мы немного помолчали.
– Вот теперь игра становится действительно интересной, – сказал он.
И так наклонил нас обоих, что мы упали на ковер перед камином и наши тела кубарем покатились вместе – с глубоким удовлетворением прикасаясь друг к другу. Мы не целовались, но оказались лицом к лицу, и я потерлась носом о его щеку. Мне нравится, что у мужчин такие жесткие щеки, нравится мышца, идущая от скулы к подбородку. У женщин такого нет. Никогда не встречала женщин, которых мне хотелось бы погладить по щеке. А у Алекса были изумительные жесткие щеки. Самые лучшие.
Я всегда говорила, что не думаю о мужчинах как сексуальных объектах. И, честно говоря, не воспринимала их таким образом – но тут вдруг ощутила, как это чувство шевелится во мне. Наверное, в молодости в этих бледных, чахлых, инфантильных типах, о которых я мечтала, трудно было увидеть сексуальные объекты. Они напоминали мне засохшие ломтики батона, а по мере того как мой вкус становился все более изощренным, я обнаруживала, что предпочитаю здоровенную краюху черного хлеба. Вероятно, я зрею в своей сексуальности. Чем больше я становлюсь женщиной, тем больше позволяю мужчинам становиться мужчинами, если вы понимаете, что я имею в виду. И нынче обнаруживаю, что меня ничуть не отвращает мысль о мускулистом торсе. Возможно, это возраст. Или мне промыли мозги рекламными роликами девяностых годов, с их женщинами-профессионалками, томно льнувшими к потным торсам рабочих парней.
Мы лежали лицом к лицу не меньше часа. Я не смотрела на часы, но, судя по тишине на улице, было уже часа четыре утра.
– Поцелуй меня, – сказал он. И слова его были как первый глоточек бренди, обжегший все мое тело по пути к животу. Но я не стала его целовать. Незаметно для себя я начала от него отодвигаться, пока не ощутила между нами крохотный сквознячок. Я отодвинулась всего на дюйм, но в данных обстоятельствах дюйм оказался милей.
– Почему я? – спросила я. Он вопросительно посмотрел на меня, и я добавила: – Ты часто делаешь такие вещи?
– Подцепляю незнакомых девиц? – проговорил он, не пропустив ни такта. – Нет. Я не часто так делаю.
И конечно, я ему поверила.
– Что происходит? – спросила я.
– Не знаю, – ответил он.
И мы в задумчивости помолчали некоторое время.
– Ты знаешь, когда ты пошел в сортир в ресторане… – проговорила я.
– В сортир? – передразнил он.
– В туалет, – поправилась я.
– Да, – сказал он.
Я взглянула на него и не осмелилась вдруг продолжать.
– Ты пошла за мной.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что ты должна была пойти.
– Но почему ты тогда ничего не сказал? А что, если бы я не бросилась за тобой из ресторана? Что бы ты тогда сделал?
– Я знал, что ты придешь.
– Ну, а если бы не пришла?
Небольшая пауза.
– Разве ты не знаешь, как полагаются на что-то? – проговорил он.
Еще одна пауза. Мы и не заметили, как игравший компакт-диск закончился, а на улице стояла тишина, напоминавшая могильную. Почему-то я не могла двинуться, не могла моргнуть, ничего не могла.
– Я слышал про любовь с первого взгляда, – сказал он. – Я слышал об этом.
Снова тишина. Потом он рассмеялся.
– Что? – спросила я.
– Ты опять не дышишь, – ответил он. Осознав это, я тоже рассмеялась, а он сказал:
– Ты слишком много думаешь.
Я посмотрела на него, а он указательным пальцем дотронулся до моего правого виска и проговорил: