Медвежата, верблюжата, цыплята и свинья: славянские этимологии - страница 2

(< іј) выступал как таковой и в эпоху памятников в таких образованиях, как вълчии от вълкъ, например, волъчья хвоста (Лавр. лет., л. 27); впоследствии так же образовывалось и прилагательное медвѣжии (от медвѣдь), но в древности оно шло по типу Вьсеволодъ — Вьсеволожь, ср.: въ образѣ медвѣжи (Лавр. лет., л. 66). ⟨…⟩ Суффиксы — одни и те же — могли появляться в составе как именных, так и местоименных прилагательных. ⟨…⟩ Местоименные формы обычны в женском роде (при именных в мужском)…»[5].

Отметим, что в Лаврентьевской летописи зафиксировано притяжательное прилагательное медвежь, образованное посредством суф. ‑ј‑.

На примере слова свинья мы видели, что притяжательное прилагательное могло субстантивироваться и, следовательно, из медвежь ‘медвежий’ могло получиться медвежь ‘медвежий самец, медведь’. На то, что эта субстантивация состоялась, указывают прилагательные же, образованные от данной основы: медвеж-н(ое) плясание (XVI в.) (СлРЯ XI—XVII вв.), медвеж-н(а) ‘медвежья шкура’ (нижегор., субстантивированное прилагательное), медвеж-ин(ый) ‘медвежий’ (ряз.) (СРНГ 18, 68—69). Еще более убедительно об этом говорит параллелизм производных с основами медвед‑ и медвеж‑ (слова с пометами см. в СРНГ 18, 64—69; слова без помет см. в БАС): медведий (том., тобол, вят., новгор.) — медвежий; медведёнок (вят.) — медвежонок; медведята (смол., перм.) — медвежата; медвединый (ряз.) — медвежиный (ряз.); медведина (‘мясо, шкура, большой зверь’) — медвежина (‘мясо, шкура’) (краснояр., вост-казах., сиб., свердл., самар.); медведятина ‘медвежатина’ (вят.) — медвежатина; медведиха (ряз.) — медвежиха (Ср. Урал, свердл., вят., киров., том., сиб., хабар.); медведица — медвежица (краснояр., амур., том., сахалин., псков., твер., приангар.); медведка (раст.) (уфим.) — медвежка (раст.) (новосиб., свердл.); медведна (‘шкура, постель’) — медвежна (‘шкура’) (сиб., камч., псков., нижегор.); медведник (зап., смол.) — медвежник (южн.-урал., псков., калуж.).

Наличие обоих рядов практически на одних и тех же территориях исключает объяснение их генезиса теми или иными диалектными особенностями. Ср. также пары верблюдина (Слов. Акад. 1847) — верблюжина (Соколов, Слов, 1834, доп. — БАС 2, 169), верблюдина ‘трава’ — верблюжина ‘мясо’ (Даль), верблюдник ‘упряжь’ — верблюжник ‘погонщик’ (СРНГ 4, 121—122). Форма же медведий образована суф. ‑ьј-, родственным и синонимичным суф. ‑ј-, отраженному в прилагательном медвежий (ср. суф. ‑ьј‑ в паре лис(а) > лисий и ‑ј‑ в паре лес > леший).

О производных на *ent со значением ‘невзрослое живое существо’ известно, что они, как правило, образовывались от существительных, обозначающих взрослую особь: лис(а) > лис-ят(а), волк > волчат(а), гусь > гус-ят(а), кот > кот-ят(а) и т. п. Однако известны случаи, когда этот суффикс прибавлялся и к основе прилагательного: лебедь > *лебед-н(ые) (птенцы) > лебед-н-ят(а) (Филин 16, 301), об этом же процессе свидетельствует, на наш взгляд, и форма медвенёнок ‘медвежонок’ (Ах, и что в поле зачернелося: Ти медведица с медвенятами. смол., 1890, Филин 18, 69). Форму медвенята можно понять как производную от медвед-н-ят(а) в результате диссимилятивного упрощения группы согласных: дн > н; в таком случае имеется полная аналогия рассмотренному выше процессу: медведь > медвед-н(ы) (детёныши) > *медвед-н-ят(а). Промежуточное звено этой цепи зафиксировано в диалектах и памятниках языка: медведна шкура (СлРЯ XI—XVII вв.) или медведна ‘шкура медведя’ (СлРЯ XI—XVII вв. и СРНГ 18 65) как прилагательное и как субстантивированное прилагательное. Поэтому форма медвежата могла образоваться и независимо от процесса субстантивации: медведь > медвед-ј(ь) ‘медвежий’ > медвежи (детёныши) > медвеж-ат(а). Ряд верблюд > верблюж(ий) > верблюжат(а) образован по этой модели. Тут надо учесть, что форма верблюдъ зафиксирована не ранее XIV в. Более ранние формы вельбудъ и вельблудъ зафиксированы в X—XI вв. В это же время зафиксированы прилагательные вельбужь и вельблюжь (Срезневский; СлРЯ XI—XVII вв.; СлДРЯ XI—XIV вв.). Эти же прилагательные есть в старославянских текстах и зафиксированы они едва ли не ранее, чем прилагательное