Мельничиха - страница 3

Анна бросила его руку и вдруг вся выпрямилась; издалека, с реки нёсся голос; слов нельзя было разобрать, но высокий, чистый баритон страстными, переливчатыми нотами летел к ним, замирал и снова звенел.

— Зовёт!.. Теперь на всю ночь, до зорьки утренней, а ночь, ночь-то, батюшка, глянь ночь-то какая любовная! — прошептала Анна и, накинув платок, рванулась и скрылась вдали.

Долго ещё о. Андрей сидел на скамье в каком-то оцепенении.

— Ах, грех-то, грех-то какой! — машинально повторял он, и сердце его ныло.

Ночь летняя, полная жуткой, разымчатой неги охватывала его; над ним шелестела рябина, в воздухе оборвалась страстная нота, невдалеке за изгибом сада послышались шаги и тихий, подавленный смех.

На другой день после разговора мельничихи с о. Андреем солнце ярко светило, обволакивая жаркими лучами террасу, померанцевые кадки и кусты роз в имении помещика Стогова.

В саду было всё тихо и пусто, посреди большой залы, прохладной и полутёмной от спущенных шёлковых гардин, стоял о. Андрей и широким, грустным взглядом окидывал фамильные портреты, бронзовую, громадную люстру, всю старинную, барскую роскошь. Он пришёл поговорить с молодым помещиком и терпеливо ждал его появления; посланный им казачок сказал, что барин купается и сейчас будет. В смежной комнате послышались торопливые, сильные шаги, высокая дверь в правом углу распахнулась, и перед священником стоял Алексей Стогов.

До сих пор о. Андрей видал молодого человека только издали, вскользь. С первого взгляда священнику показалось, что лицо молодого хозяина выражает только скромность и доброту, но когда он повнимательнее посмотрел на его большой, белый лоб, с волнами густых каштановых волос, на большие серые глаза, светлые и упрямые, он понял, что бледный, скромный на вид молодой человек должен был обладать непреклонной волей и властным характером.

Войдя в зал, Стогов остановился и, поклонившись, глядел на священника с очевидным недоумением.

— Отец Андрей, священник из села Разымки, — рекомендовался гость.

Алексей Стогов показал рукой на золочёное кресло жёлтого штофа и сел сам напротив.

— Чем могу служить?.. Вероятно… бедным?

— Нет, я не за милостыней.

Отец Андрей провёл нервной, худощавой рукой по волосам, потом по короткой, курчавой бородке, поправил складки своей коричневой люстриновой рясы и поднял глаза. Оба взгляда встретились в упор. Стогов сразу почувствовал, что разговор будет серьёзный, и как-то весь насторожился. О. Андрей ясно понял, что перед ним такая гордая душа, с которой нельзя говорить обиняками да намёками.

— Я по поводу Анны, мельничихи, — сказал он.

По лицу Стогова волной прошла краска, но он молчал.

— Я здесь шестой год, — продолжал о. Андрей, — а ей и всего-то теперь 20, значит застал я её девочкой по 15 годочку, без матери, сирота, отец забулдыга-пьяница. Ну, и… принудил Анну выйти замуж за богатого мельника… Они-то хоть и не пара, да всё же муж и жена… храм святой соединил… А вот вчера ночью…

— Вы видели, как Анна бежала ко мне на свидание.

Отец Андрей оторопел и потупился.

— Она мне говорила!

Стогов встал с кресла и прошёлся несколько раз по комнате большими, крепкими шагами.

Отец Андрей тоже встал.

— Алексей Константинович, наезжий вы у нас человек, не знаете здесь ни нравов, ни обычаев, — жестокая здесь сторонка. Не дай ты Господи, узнают здесь люди о ваших… свиданиях, замучают, загрызут бабу, а муж-то, мельник, Покатый, да этот убьёт её, а перед тем измытарит, истерзает её, — заступы ей нет; будь у неё семья как следует, вступились бы, взяли б к себе, а то один пьянчужка отец, который первый на неё камень подымет, потому только и дышит одними подачками от мельника.

Отец Андрей справился со своею робостью и теперь ходил ровным шагом со Стоговым.

— Кабы я её не исповедовал, не причащал, кабы не видел я её чистой, разумной девочкой, может и не решился бы я прийти к вам. Но она овца моего стада, и плохой бы я был перед Господом пастырь, кабы не пришёл на защиту её. Алексей Константинович, ведь для вас-то одно баловство, а для неё позор да горе!.. Оставьте вы её, сударь!

Алексей Стогов остановился и снова впился в глаза о. Андрея, но в глубине чёрных глаз священника лежало столько ясной скорби, столько прямоты, что всякое злое слово, готовое сорваться с губ молодого человека, замерло.