Мемориал - страница 24

Он вдруг умолк и уставился на меня, словно протрезвев.

— Кому я говорю? Ты первый выстрелишь в меня при удобном случае. Я же немец, враг! — Он засмеялся с горечью. — Но есть одно преимущество: ты хотя бы не донесешь, а донесешь — тебе никто не поверит… Так что ты желаешь, товарищ русский коммунист?

Я молча смотрел на него. Кто он: сумасшедший или, наоборот, единственный нормальный человек из всех немцев, с кем я встречался до сих пор? Чудно: его исповедь наполнила меня гордостью. Я чувствовал себя победителем. Этот мираж сейчас исчезнет…

— Мне нельзя оставаться в рабочей команде.

— Ты хочешь, чтобы я отправил тебя в лагерь?

— Да, в лагерный ревир.

— Хорошо, будет по-твоему!

Он что-то написал на моей карточке и вызвал поста. «Отправьте его немедленно!» — приказал он. «Но обер-пост Виллимайер сказал…» — попытался возразить солдат. «Кто ваш Виллимайер по званию?» — «Обер-ефрейтор». — «А я — майор, личный врач генерала! Понятно?» — «Понятно!» — гаркнул старик и, козырнув, вышел. Я вышел за ним, попрощавшись взглядом с доктором Роем. Он снова ободряюще подмигнул мне…

Прочитав надпись на карточке, обер-пост еще больше побледнел и побежал к телефону. Что он говорил доктору Рою, можно было догадываться. Но ясно было, что тот остался при своем, да еще, видимо, вложил как следует самолюбивому оберу. Когда Виллимайер вернулся, все лицо его было в красных пятнах. «Ты у меня еще попрыгаешь!» — злобно процедил он, зашел на минуту к себе и снова вышел, натягивая на здоровую руку черную перчатку. «А ну, подойди» — приказал мне и стал бить меня по щекам. Я только успевал поворачиваться от его хлестких ударов. Передо мной маячило злобно налившееся кровью лицо. О, как мне хотелось ответить ему, хотя бы раз…

Когда мы — я и старик пост — ехали в вагоне в Штукенброк, солдат признался, что обер заполнил на меня красный «шайн», по которому меня должны выписать из ревира в штрафной блок, а затем вернуть в команду или отправить на каторжные работы. «Жаль, что у меня там, в комендатуре, нет знакомых, я бы помог тебе», — сказал со вздохом старик. Он тоже хотел мне добра.

Но я обошелся и без его помощи…

— Да, — задумчиво произносит пастор, положив свою седую голову на ручку костыля.

Пока я рассказывал, он сидел в такой позе, полузакрыв глаза, как бы борясь с дремотой, однако не только не спал, но не пропустил ни одного слова.

— Да, — повторяет он. — Бедные люди. Времена были страшные, мы помним. Взбесившийся холуй или обыватель у власти — казалось бы, парадокс. Тем не менее нет ничего страшнее подобной ситуации, тот доктор, как его… Рой?.. был прав. Все человеческое в таких случаях попирается — гордость, сострадание, честность… Да, и честность тоже! Этот ваш обер-калека Виллимайер рассудил так: жизнь меня обманула, и я имею моральное право на обман. Но маленький человечек, нижний чин, он и обманывал по мелочам — то украдет у вас буханку хлеба, то пачку маргарина. Впрочем, может быть, он кому-то и сострадал: старикам родителям или жене, отдавая им присвоенные продукты…

Гельмут усмехается.

— Подлец этот обер-пост! — решительно заявляет он. — Подлец и вор!

— Несчастный, — упрямо отзывается пастор. И обращается ко мне: — А кем он был до войны? И откуда он родом — не знаете?

— Знаю, — отвечаю я. — Вернее, узнал… после освобождения…

Гельмут сдвигает брови.

— И не поехал, не пустил ему пулю в лоб?

— Поехал, нашел. Но пулю не пустил.

— Почему?

Рассказываю, что в первый же день свободы я с двумя товарищами поехал в Гютерсло на фабрику Фоссена, и там мне сообщили адрес Виллимайера, он оказался из местных. В окрестностях города у него была маленькая ферма.

Помню, как он вышел к нам в непривычно мирном ночном туалете — в халате, шлепанцах на босу ногу и вязаном колпаке, похожем на лыжную шапочку. Этакий тихий, добропорядочный обыватель, которого подняли с постели. Он долго протирал глаза, словно не мог понять, кому он понадобился в такую рань. «Хватит ваньку валять! — сказал один из наших, рослый парень, которому тоже доставалось от обера. — Судить тебя будем!» Бывший обер пожал плечами и что-то заговорил о законе, о том, что у нас нет никаких прав… Мой товарищ схватил его за шиворот и поставил к стенке. «Тогда мы тебя без суда шлепнем!» Виллимайер задрожал, но покорился. Мы уже подняли пистолеты. Но в этот момент из дома выбежала молодая женщина в длинной ночной сорочке, распатланная, и, увидев стоящего у стены мужа, закричала и бросилась к нам, умоляя пощадить его. Она ползла по земле, хватала нас за ноги… Мы опустили пистолеты. «Неужели так и не рассчитаемся с этим гадом?» — спросил меня товарищ. Он был тоже смущен, хотел быстрее закончить дело. Я подошел к Виллимайеру, сорвал с него колпак и несколько раз ударил по лицу. Мы сели в машину и уехали не оглядываясь.