Мемориал - страница 44

Время либо смещает понятия, либо ставит их на свои законные места. Сейчас мы, старики, — и я, и Верман, и другие ветераны, — говорим в один голос: самое ужасное, что может быть на свете, — это война. А ведь когда-то кое-кому из моих собеседников, наверно, ласкали ухо победные марши и хриплые крики «Зиг хайль!». Бог войны выступал, как всегда, в разукрашенных одеждах. Чтобы сорвать их и разглядеть истинный лик чудовища, потребовались годы. Годы горя, равного которому еще не знал мир.

— Вы хотели бы вернуть свою молодость? — спрашиваю я Вермана.

— И да и нет, — отвечает с усмешкой старый мастер. — Нет, когда я думаю об ошибках молодости. И конечно, да, если иметь в виду здоровье, силу…

Я вспоминаю его кулак. Да, силенка у него, наверно, была.

Подходит молодой любезный администратор, просит сфотографировать на память.

Мы становимся в ряд. Верман дружески берет меня под руку.

— Все-таки как-никак старые вестфальские ткачи! — шутит он.

— А фотографии вы мне пришлете?

Я кладу на стол визитную карточку с моим московским адресом.

— Конечно, пришлем.

— Должен получиться отменный снимок! — Верман подмигивает фотографу. — Его мы поместим в нашу книгу на самое видное место.

— А какую дадите подпись?

— «Дорогой гость из Москвы в гостях на фабрике».

Я думаю.

— Может быть, лучше так: «Пусть этот снимок напоминает нам всем, какими мы должны быть всегда. Мы и наши дети».

— Хорошо, — уже серьезно говорит Верман. — Я согласен.

— И я.

— И я, — присоединяется молодой администратор, пожимая мне руку.

Ох уж этот пастор! Потом он все же признался, что не мог устоять перед просьбой племянника своего покойного приятеля и пообещал ему устроить встречу со мной. «Ведь это же была практически единственная возможность и для него, и для вас», — говорил он.

…Вечером, когда мы уезжали из Гютерсло, у въезда на автобан нас остановил молодой человек в желтой куртке. Водитель, не желая перегружать машину, намеревался было проехать мимо, но пастор заставил его взять парня. Тот не медля проскользнул в салон и уселся рядом со мной.

Вначале он молчал, с любопытством поглядывая на меня. Я тоже смотрел на него с интересом. У парня была довольно оригинальная внешность — круглое загорелое лицо с оливковым оттенком, темные вьющиеся волосы, черные, закрученные кверху усики. Я принял его за одного из иностранцев — турка или грека, приехавшего сюда в поисках работы. Но прошло некоторое время, и парень заговорил на чистейшем немецком языке, без малейшего акцента. «Простите, мне хотелось бы с вами познакомиться, — сказал он. — Я Томас Пипенталь, кондитер из Оснабрюка. Впрочем, вам это ничего не говорит…» — «Почему же не говорит? — Мне понравилась его откровенность, однако себя я пока решил не называть. — По-моему, это ваш город был описан в одной из моих любимых книг, по крайней мере, так говорилось в предисловии?» Глаза у парня забегали. Чтобы не мучить его, я назвал роман Ремарка «Три товарища», книгу, которую когда-то знал чуть ли не наизусть. Парень сделал вид, что пытается припомнить творение своего земляка. «Да, да… — забормотал он, — там был еще такой герой… запамятовал, как его звали?» — «Робби», — подсказал я, почти уверенный в том, что кондитер не читал романа. Но парень просиял. «Конечно, Робби! — воскликнул он. — Ведь это был мой дядя!» — «Ваш дядя?» Теперь уже я посмотрел на парня с недоумением. «И вы забыли его имя?» Парень смутился, но тут же выправился. «Не его, а этого… из книги. Дядя рассказывал, что у него был какой-то приятель, который что-то про него написал, даже давал мне читать. Но я тогда был мал. И потом… потом… от книг меня клонит в сон», — признался он с веселой откровенностью.

Нет, этот кондитер мне нравился все больше и больше. Если в его рассказе и присутствовал вымысел, то лишь ради красного словца. Дядя у него был. И звали его Робертом. В подтверждение парень показал подаренные ему карманные часы с надписью на внутренней стороне крышки:

Я с удовлетворением прочитал надпись — судя по всему, она была сделана человеком, который дорожил этой семейной реликвией. Бережное отношение к прошлому, к добрым традициям, одинаково уважаемо любым народом. Тронул меня и сам подарок — простенькая, старомодная вещица, каких теперь уже не носят.