Мемориал - страница 56

Однако радость оказалась недолгой. Как в голодных бараках взвешивали на весах хлебные пайки, так, вероятно, старый оберст решил отвешивать добро и зло. В одну из темных осенних ночей лагерный абвер произвел налет на барак, где жил медперсонал, и арестовал группу врачей во главе с Иваном Гавриловичем Алексеевым. Все, кто знал о смелых деяниях главного врача лагерного ревира и его друзей, с замиранием сердца думали об их участи. Но обошлось сравнительно благополучно: врачей разослали по разным лагерям, Алексеев попал в штрафной лагерь в Гемере. Приложил ли и здесь руку новый комендант или арест врачей был предрешен какими-то другими обстоятельствами, в лагере так и не узнали. Но сам комендант, как говорили немцы, пустил слух, что русские врачи якобы отделались столь легко лишь благодаря ему, его заступничеству.

Вечером под Новый год к беглецам пришли с поздравлениями друзья — двое или трое врачей и, конечно, вездесущий Леня Волошенков. Леонид, как всегда, был полон волнующих новостей. «Машинист Иван с узкоколейки, подвозивший к лагерным складам овощи с крестьянских полей, сказал, что подружился с бауэрами, вернувшимися по инвалидности с фронта, те ненавидят Гитлера, уверены, что скоро ему капут. Я намекнул Ивану, что надо бы прощупать этих немцев, не согласятся ли они дать на время приют нашим ребятам в случае побега. Самому Ивану сказал прямо: «Помогай, корешок, без твоей помощи они из «зоны» не выберутся». И машинист, как картинно изобразил Леонид, положил свою большую рабочую руку на грудь и поклялся, что все сделает для ребят, все, что может, только, мол, пусть они окажутся за проволокой. А с немцами обещал потолковать.

Андрюша Пищалов, которого Стариков устроил работать на продовольственный склад, прислал уворованные им из фонда, учрежденного для лагерной знати, банку консервов и буханку «настоящего» хлеба, товарищи из огородной команды прислали вещмешок полумерзлой картошки.

«Ну, друзья, — Леонид, встав, нежно, со слезами на глазах посмотрел на беглецов, — Родина ждет вас. Надеемся, что вы первыми увидите родную землю, обнимите отцов… матерей, — голос у Леонида, как всегда в такие минуты, дрогнул, глаза заволоклись слезами. — Счастливого вам пути!»

Ответное слово произнес Георгий. Все правильно, сказал он, Леонид угадал самое главное, чем дышат и живут они с Мишкой. «Лучше пусть нас убьют, замучают в гестапо или в абвере, чем мы вернемся домой захребетниками, трусами, не пошевелившими пальцем для того, чтобы снова стать свободными людьми и воинами, то есть мужчинами!»

В этот знаменательный вечер он дал слово уйти из лагеря в день своего рождения. Все промолчали: слишком уж лихим и легкомысленным показалось это обещание. Георгий понял, усмехнулся: «Посмо́трите, братцы. В нашей деревне не шутят». Нетерпеливый Леонид не выдержал, захотел узнать дату. Георгий ответил уклончиво: «Когда прилетят грачи. Они сюда, а мы — туда». И махнул рукой куда-то вбок.

Сказал он, конечно, вгорячах. Ну и взыграло ретивое. А наутро, окатив голову холодной водой, вошел в разум. Но решил, как отрезал: двадцатого марта он — кровь из носу! — бежит. Решится Мишка — бегут вдвоем.

Спрашивается: что может пленный, да еще сидящий бо́льшую половину дня в закутке туберкулезного барака? Но жизнь есть жизнь, люди — люди, их дружественные взаимотоки порой неисповедимы.

Время таяло, как снег на крыше, и студеные капли по вечерам, когда выходили из своего убежища подышать воздухом, падали за ворот, словно напоминали о близких грачах, но фантазия, работавшая с лихорадочной быстротой, родившая десятки, сотни вариантов, не могла подсказать пока ничего путного, ничего более-менее надежного. Самым тяжким было то, что беглецов в лагере знали в лицо и первый встречный мог оказаться мерзавцем, жаждавшим получить гестаповскую подачку за две проданные им жизни.

Георгия начали уже мучить кошмарные сны, как вдруг в бараке появился старый друг и спаситель беглецов ефрейтор-санитар Роберт Паричка. Беглецы не видели немца примерно с месяц, стали волноваться, гадать, не отправили ли его в связи с очередной «тотальной» мобилизацией на фронт, но пришел как-то Либель и сказал, что должность, которую занимал Робби, сократили, и теперь он, Либель, будет курировать все инфекционные бараки, в том числе туберкулезный, однако на фронт его приятеля, по уже известным мотивам, не пошлют, найдут какую-нибудь работу здесь, в тылу. «Хотя тыл сейчас понятие весьма условное!» — прибавил многозначительно толстяк.