Мемуары - страница 31

А уже спустя несколько дней Джо и Кип пригласили меня переселиться в их двухэтажную хибарку на пристани Капитана Джека в Провинстауне. Койка моя стояла внизу, параллельно койке Джо.

Пристань была густо заселена. По соседству жила очень привлекательная девушка лет под тридцать, которая пригласила меня однажды вечером поужинать. По радио у нее исполняли «Sweet Leilani». Это прочистило мне мозги. Я вспомнил эту обольстительную гавайскую песенку — и уже скоро Кип и я были вдвоем на первом этаже нашей хибарки, и я с сумасшедшим красноречием признавался ему в своем чувстве. Он помолчал немного, а потом сказал: «Том, пойдем ко мне».

Его спальня была маленькой голубятней с большим окном, в котором помещалась половина ночного неба.

Свет не включали и не выключали, когда Кип раздевался. Едва различимый, он стоял передо мной, спиной ко мне.

После этого мы спали вместе каждую ночь там, на двуспальной кровати, и мое желание обладать этим мальчиком было столь ненасытным, что я ночью снова и снова будил его, чтобы заняться любовью. Я совершенно не понимал в те дни — и в те ночи — что от страсти может устать даже пассивный партнер.

И как раз в это время моя старая привычка вспыхивать при встрече с глазами другого человека вернулась ко мне, и она превращала мои дни в сплошную муку, зато полностью исчезала туманными ночами в спальне-голубятне.

Я помню, что на следующий день после первой ночи, когда мы по дюнам шли в стоявший на берегу океана домик одного балетного критика, Кип и я отстали от всех остальных, и Кип сказал мне: «Прошлой ночью я познал с тобой, что такое — прекрасная боль».

В этой голубятне я написал единственную свою пьесу в стихах — «Очищение»; мне удалось втиснуть туда маленький письменный столик, деревянный ящик, на котором умещалась моя портативная машинка, и в этой пьесе я смог выразить словами весь экстаз этой любви. И предчувствие ее судьбы.

Временами Кип становился очень невеселым. Мы могли с ним куда-нибудь пойти, и он внезапно уходил в себя, а когда мы ложились спать, он мягко объяснял: «У меня болит голова, Тенн».

Я получил телеграмму — меня вызывали на Манхэттен на неделю в июле месяце. На эту неделю я снова вернулся в маленькую квартирку, где комнаты вместе со мной снимали Дональд Уиндэм и Фред Мелтон, и я писал Кипу стихотворение за стихотворением. Когда в конце недели все дела были улажены, я немедленно вернулся в Провинстаун.

Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что Кип застенчиво обсуждал со мной трудности его жизни в Америке — ведь он был канадским дезертиром без документов, которые можно было бы предъявить работодателю — работал он только у сочувствующего скульптора, тот использовал его в качестве натурщика в своих классах. И еще, мне кажется, я убеждал его, что скоро — осенью — я буду так обеспечен, что смогу избавить его от всех этих страхов. Вероятно, мы не совсем понимали друг друга.

Я знаю, что Кип любил меня, хотя и по-своему, диковатым образом. И знаю, что это очень нелегко, когда тебя будят за ночь четыре или пять раз, чтобы снова и снова удовлетворять свое желание.

Так любовные истории не пишут, я знаю.

Когда в конце августа рядом с нами появилась девушка, я не воспринял ее как угрозу. А потом как-то мы были в дюнах, большой группой, в которой был тогда еще не известный и не прославленный художник-абстракционист — Джексон Поллок. Позднее его называли «темным» — за пределами его творчества — но в то лето я запомнил его по шумливому, чуточку пьяному поведению. Тогда он был крепким, хорошо сложенным молодым человеком, только чуточку более тяжелым — от пива — чем нравилось бы мне, и любил относить меня в воду на своих плечах и невинно над этим подсмеиваться.

Золотое было время — то лето, все казались такими беспечными, несмотря на идущую войну!

Итак, как-то днем в конце того лета я был в дюнах с группой, когда появился Кип, очень торжественный.

— Тенн, мне надо поговорить с тобой.

Он посадил меня к себе на велосипед и повез в Провинстаун, а по дороге очень осторожно и мягко сказал мне, что девушка, появившаяся рядом с нами, предупредила его, что я постепенно превращаю его в гомосексуалиста, и что он достаточно хорошо нагляделся на этот мир, чтобы знать, что должен сопротивляться этому, поскольку это насилует его природу неприемлемым для него образом.