Мэр Кестербриджа - страница 26

— Сейчас же передайте это мэру, — сказал он, протягивая наспех нацарапанную записку.

Элизабет-Джейн видела это и слышала его слова, которые привлекли ее внимание не только смыслом своим, но и акцентом, чуждым в этих краях. Акцент был необычный, северный.

Лакей взял записку, а молодой незнакомец продолжал:

— И не можете ли вы указать мне какую-нибудь приличную гостиницу, которая была бы подешевле этой?

Лакей равнодушно посмотрел вдоль улицы.

— Говорят, «Три моряка» вот тут неподалеку — хорошее место, — вяло отозвался он. — Но я сам никогда там не проживал.

Шотландец — очевидно, это был шотландец — поблагодарил его и побрел по направлению к упомянутым «Трем морякам», явно более озабоченный вопросом о гостинице, чем судьбой своей записки, после того как рассеялось мимолетное побуждение написать ее. Пока он медленно шагал по улице, лакей отошел от двери, и Элизабет-Джейн не без любопытства увидела, как он принес записку в столовую и подал мэру.

Хенчард небрежно взглянул на нее, развернул одной рукой и пробежал глазами. Впечатление, которое она произвела, было совершенно неожиданным. Раздраженное, хмурое выражение, не покидавшее его лица с той минуты, как был затронут вопрос о его хлебных сделках, изменилось, уступив место напряженному вниманию. Он медленно прочел записку и погрузился в думы, не мрачные, но напряженно сосредоточенные, как человек, захваченный какою-то идеей.

К тому времени тосты и речи уступили место песням; о пшенице было окончательно забыто. Мужчины, жестикулируя, рассказывали друг другу веселые истории, которые вызывали громкий смех, доходивший до того, что лица сводила судорога. У иных был такой вид, точно они не знали, как и зачем здесь очутились и как теперь доберутся домой, и они продолжали сидеть с дурацкими улыбками. Широкоплечие крепыши стали походить на горбунов; люди, державшиеся с достоинством, утратили свою осанку, как-то странно согнулись и скособочились; головы тех, кто пообедал с чрезмерной основательностью, почему-то ушли в плечи, а уголки ртов и глаз подтянулись кверху. Один лишь Хенчард избежал этих превращений: он сидел все так же прямо, в немом раздумье.

Пробило девять. Элизабет-Джейн повернулась к своей спутнице.

— Уже вечереет, мама, — сказала она. — Что вы думаете делать?

К ее великому удивлению, мать стала какой-то на редкость нерешительной.

— Нужно найти пристанище, где бы переночевать, — пробормотала она. — Я видела… мистера Хенчарда. Вот все, чего я хотела.

— На сегодня этого, во всяком случае, достаточно, — успокоительно сказала Элизабет-Джейн. — Мы можем и завтра подумать, как нам поступить. А сейчас — не правда ли? — надо решать, где найти приют.

Так как мать не отвечала, Элизабет-Джейн пришли на память слова лакея, что «Три моряка» — гостиница с умеренными ценами. Рекомендация, пригодная для одного, могла оказаться пригодной и для другого.

— Пойдемте туда, куда пошел этот молодой человек, — сказала она. — Вид у него приличный. Что вы скажете?

Мать согласилась, и они пошли вниз по улице.

Между тем, задумчивость, вызванная, как мы видели, запиской, продолжала владеть мэром; наконец, шепнув соседу, чтобы тот пересел на его стул, он смог покинуть председательское место. Произошло это тотчас после ухода его жены и Элизабет.

За дверью парадного зала он увидел лакея и, поманив его, спросил, кто принес записку, которую передали четверть часа тому назад.

— Молодой человек, сэр… какой-то путешественник. Похож на шотландца.

— Он не сказал, как она к нему попала?

— Он сам написал ее, сэр, стоя тут, под окном.

— О!.. Сам написал… Этот молодой человек здесь, в гостинице?

— Нет, сэр. Кажется, он пошел к «Трем морякам».

Мэр, заложив руки за фалды фрака, зашагал взад и вперед по вестибюлю гостиницы, словно наслаждаясь прохладой после жаркой комнаты, из которой он вышел. Но не могло быть сомнений в том, что на самом деле им все еще владеет какая-то идея… Наконец, он подошел к двери столовой, прислушался и убедился, что песни, тосты и разговоры продолжаются с успехом и в его отсутствие. Члены корпорации[7], горожане, торговцы, крупные и мелкие, до такой степени нагрузились утешительными напитками, что и думать забыли не только о мэре, но и обо всех тех бесконечных политических, религиозных и социальных различиях, о которых почитали необходимым помышлять в дневную пору и которые разделяли их, как железная решетка. Увидев это, мэр взял цилиндр, надел с помощью лакея легкое парусиновое пальто, вышел и остановился под портиком.