Мэрилин Монро. Жизнь и смерть - страница 3
.
«Я думала, что люди, у которых я жила, были моими родителями. Я называла их мамой и папой. Однажды женщина сказала мне: „Не зови меня мамой. Ты уже большая и знай: я тебе не родня. Ты просто здесь живешь. Твоя мама придет завтра утром. Ты можешь называть ее мамой, если хочешь“.
Я сказала — спасибо. Я не спросила о ее муже, которого я звала папой. Он был почтальоном. Обычно по утрам я садилась на край ванны, смотрела, как он бреется, и задавала ему вопросы — где восток, а где юг, сколько всего людей в мире… Он, единственный, всегда отвечал на мои вопросы.
У людей, которых я считала родителями, были свои дети. Эти люди не были злыми. Просто они были бедны. У них не было ничего лишнего даже для своих собственных детей, не говоря уже о других. И для меня ничего не оставалось. Мне было семь лет, и я несла свою долю работы по дому: мыла полы и посуду, выполняла разные другие поручения.
Моя мама пришла за мной на следующий день. Она была привлекательной женщиной, но никогда не улыбалась. Я видела ее и раньше, но не знала, кто она.
Когда на этот раз я сказала: „Здравствуй, мама“, она внимательно посмотрела на меня. Она никогда не целовала меня, не держала за руку и вообще редко разговаривала со мной. Тогда я ничего не знала о ней, но позднее узнала многое. Когда сейчас я думаю о ней, мое сердце болит за нее вдвое сильнее, чем когда я была ребенком. Мне больно за нас обеих.
Моя мама вышла замуж пятнадцати лет. У нее было двое детей до меня, и она работала монтажером на киностудии. Как-то раз, вернувшись домой раньше обычного, она застала своего молодого мужа в постели с другой женщиной. Поднялся большой скандал, и муж ушел, хлопнув дверью.
Однажды, пока мама горевала о разрушенном браке, он тайно вернулся и выкрал малышей. Моя мама потратила все свои сбережения, стараясь вернуть детей. Она охотилась за ними долгое время. Наконец, она узнала, что они живут в Кентукки, и на попутных добралась до места.
У нее уже совсем не было денег, и силы оставили ее, когда она, наконец, увидела своих детей. Они жили в красивом доме. Их отец был снова женат и в полном порядке.
Она встретилась с ним, но ни о чем не попросила, не попросила даже позволить ей обнять детей, которых она искала так долго. Как мать в фильме „Стелла Даллас“[2], она повернулась и ушла, чтобы дети могли наслаждаться счастливой жизнью, которую она им дать не могла.
Я думаю, что-то большее, чем просто бедность, заставило мою маму уйти. Когда она увидела, что ее малыши смеются и играют в красивом доме среди счастливых людей, она, должно быть, вспомнила свое собственное детство. Ее отец умер в доме для душевнобольных, и ее бабушку поместили в такой же дом в Норволке, там она и скончалась безумной. Ее брат покончил с собой. Были в нашей семье и другие тайны.
Так вот, моя мама вернулась в Голливуд без детей и снова стала работать монтажером на студии. Все это было еще до моего рождения.
День, когда мама приехала к почтальону и взяла меня к себе в гости, был первым счастливым днем в моей жизни, который я помню.
Я бывала в квартире мамы и раньше. Больная, она не могла ни воспитывать меня, ни работать; она платила почтальону пять долларов в неделю, чтобы он приютил меня. Но время от времени она приводила меня к себе на пару часов.
Я всегда боялась, когда приходила к ней, и большую часть времени проводила в стенном шкафу в спальне, прячась среди одежды. Она редко обращалась ко мне, разве что несколько фраз, вроде „не шуми, пожалуйста, Норма“. Она говорила это, даже если я лежала в кровати и читала. Даже шелест страниц раздражал ее.
Одна вещь в маминой комнате привлекала мое внимание: фотография на стене. В комнате не было других фотографий, только одна эта в рамке.
Когда я навещала маму, я всегда смотрела на эту фотографию затаив дыхание, боясь, что она запретит мне смотреть. Я уже знала по опыту, что мне всегда запрещалось делать то, что мне хотелось.
На этот раз мама заметила, что я смотрю на фотографию, но не заругалась. Наоборот, она поставила меня на стул, чтобы я лучше ее рассмотрела.
„Это твой отец“, — сказала она.