Мерлин. Моргана. Артур - страница 17

— Ты говоришь: нарушение естественного закона — обуздание силы разумом. Но можно и перевернуть твои слова, ибо разум нуждается в силе, чтобы воплотить свои намерения, без нее он бессилен, о чем, со своей стороны, я могу только горько сожалеть; поэтому, мне кажется, справедливее было бы сказать, что они прикованы друг к другу. Благодаря чему я — не меньший раб, чем ты, а ты — так же свободен, как и я. Это взаимное подчинение силы и разума существовало уже в моем деде, чья мудрость была воспитана грубой силой, и в Пендрагоне, в котором их соотношение было обратным. Ты великий король, Утер, — единственный, кто подходит для этих смутных времен, и твое смятение является лишь отражением зыбкости и непрочности всех вещей. Прежний мир, о котором ты скорбишь, еще не ушел в прошлое. Его власть простирается на весь запад, отданный на растерзание свирепым и безначальным варварам, где имя Логриса займет место одряхлевшего Рима, доживающего свои последние дни. Артур осуществит мечту моего деда, а также и мою, — тесно связанные между собой, ибо он — законодатель с оружием в руках и воин, способный мыслить как государственный муж. А ты своими победами и в особенности этим миром, который ты презираешь, дал ему армию — армию не волков или псов, но людей, которые, сражаясь за короля, будут думать, что сражаются также и за самих себя, поскольку будут разделять с ним одну цель, плоды которой сами же и соберут. Я не знаю, можно ли назвать таких людей свободными — или же их следует назвать добровольными рабами. Не в том дело. Если ощущение свободы имеет то же действие, что и идеальная свобода, которую пока еще никому не удалось определить, то вопрос не имеет никакого значения, потому что золотой век еще далеко впереди. В чем я уверен — так это в том, что такая армия непобедима.

Утер в задумчивости некоторое время молчал. Его гнев прошел. Внезапно он спросил меня:

— Он хороший воин?

— Я думаю, только ты в Логрисе мог бы стать ему достойным соперником. А ему еще только пятнадцать лет. Он любит войну. Этого он получил от тебя в достатке. Он станет самым великим воином во всей бывшей империи.

— Скажи ему, пусть ни перед кем не опускает меча. Так он чему-нибудь научится и у меня.

— Я скажу ему.

— Тот ли он человек, какой тебе нужен? Тот, о котором ты говорил мне в начале моего царствия?

— Думаю, да.

Он снова замолчал. Его ослабила лихорадка. Наконец он снова заговорил:

— Мерлин, что будет после смерти?

— Этого не знает никто.

— Даже ты?

— Даже я.

— Но во что ты веришь?

— Я верю в обстоятельства и в поступки, способные на них влиять. А в остальном каждый волен устраивать собственное бессмертие по своему усмотрению.

Он с трудом поднялся.

— Помоги мне одеться. Я хочу выбраться из этой клетки.

Когда с одеванием было покончено, он спустился во двор замка и велел седлать своего лучшего коня.

Я отыскал его уже в сумерках, недалеко от Камелота — он лежал на дороге подле своего дрожавшего от усталости коня. Он был мертв.

Густая трава покрывала три кургана, в которых покоились тела моей матери, короля Уэльса и Пендрагона. Рядом с ними зияла свежая могильная яма, в которой был установлен большой каменный саркофаг.

Все происходившее теперь в Стангендже странно напоминало события двадцатилетней давности — под сенью тех же вечных гигантских камней.

Тридцать тысяч воинов стояли на равнине, построившись в правильные шеренги. Неподвижные, словно бронзовые статуи, молчаливые, скорбящие, они пришли в последний раз взглянуть на того, кто был их государем на время мира и предводителем на время войны, прежде чем земля навсегда поглотит его. Перед ними стояли все вожди Логриса, сыны Круглого Стола.

Тело Утера в полном вооружении несли два короля, Леодеган и Лот, потом его положили в саркофаг и накрыли тяжелой плитой, которую с трудом могли приподнять десять человек. Крышка глухо стукнула, и яму засыпали.

Я сделал знак Артуру, который до сих пор скромно стоял в стороне, и он вышел вперед и встал перед могилой своего отца, на виду у всех. Он в одиночку проделал весь путь из дома Эктора, который он впервые оставил, и присоединился к армии уже в Стангендже, перед самым погребением. О его существовании было известно, поскольку Утер объявил о рождении сына и о его удалении из Кардуэла, но никто не знал Артура в лицо. За исключением Эктора, Кэя, меня самого и нескольких слуг, только мать Игрейна могла иногда его видеть.