Мерлин. Моргана. Артур - страница 9

— Что сталось с моей матерью?

Гонец в нерешительности бросил на меня испуганный взгляд и опустил голову.

— Что сталось с моей матерью?

— Они убили ее, а также твоего и ее учителя, отца Блэза.

Я почувствовал, как рука Утера опустилась на мое плечо.

— Прикажи воинам готовиться в поход, — сказал я ему. — Пусть каждый конный посадит на своего коня одного пешего. Мы немедленно выступаем из Венты Белгарум. Я хочу, чтобы уже завтра мы были в Кардуэле.

С этими словами я вышел из его шатра и вернулся в свой, откуда выгнал всех своих слуг, потому что не мог никого видеть.

Я скакал всю ночь и половину следующего дня во главе армии, рядом с Утером, не проронив ни слова. Наконец мы подъехали к Кардуэлу. Люди и лошади были измучены, но, не давая им отдыха, я велел окружить город, чтобы ни одна душа не смогла выйти оттуда. Потом вместе с Утером и частью армии я въехал в город. Жители заперлись в своих домах, опасаясь бесчинств со стороны солдат. Они никак не участвовали в перевороте, но, по-видимому, опасались наказания за свою бездеятельность, однако я и не думал их наказывать, поскольку весь мой гнев обратился против моей собственной семьи.

Так — через пустой, будто вымерший город — мы подъехали к дворцу. Королевская гвардия, оставленная при дворе моим дедом и состоявшая исключительно из деметов, численностью в пятьсот человек, сложила оружие и покорилась. Я приказал убить всех до последнего человека. Никто из них не защищался и не издал ни единого звука. Все подставляли себя под мечи своих братьев, и те резали их, как свиней, с отвращением, говорившим о том, что они предпочли бы сопротивление. Все закончилось очень быстро, в страшной тишине, нарушаемой лишь свистом опускавшихся мечей и глухим шумом падавших на землю тел.

Я приказал осадить дворец и найти всех, кто в нем укрывался. Вскоре узурпатор вышел оттуда со своими родственниками и приближенными. Среди них было тридцать мужчин, столько же женщин и много детей. Увидев мертвые тела стражников, все они обнаружили явный испуг и отчаяние, ибо поняли, что пощады не будет. Вождь их, мертвенно-бледный, выступил вперед и приблизился к нам. Страх его, который он тщетно старался превозмочь, был омерзителен.

— Сын дьявола, — вскричал он, — если власть твоя и мудрость твоя не от отца твоего, но от Господа, что заповедал нам прощение, — пощади нас. Твое милосердие навсегда смоет с тебя все подозрения в глазах людей, но смерть наша только подтвердит нашу правоту, а тебя обречет на проклятие. Так пощади же нас, Мерлин! Пощади!

Возгласы неодобрения послышались в рядах деметов. Я повернулся к Утеру, лицо которого выражало отвращение и презрение, и сказал ему:

— Отправь в изгнание женщин и детей. Проследи, чтобы им не было причинено никакого вреда. Они не должны быть разлучены. Мужчин же убей всех до одного.

Я вошел во дворец, чтобы отыскать свою мать. Мертвый Блэз нес стражу у ее покоев. Он был приколочен к двери. В его широко отверстых глазах, подернутых дымкой смерти, еще не погас насмешливый огонек, но ему противоречил страшный оскал его рта, искривленного страданием и застывшего в нескончаемом последнем крике. Когда я толкнул дверь, он словно посторонился, чтобы пропустить меня. Моя мать лежала на полу перед своим ложем, лицом вверх. Белизна ее прозрачной кожи сливалась с белизной ее платья, посреди которого расплылось большое черное кровяное пятно; кровь запеклась и на полу вокруг ее бедер, окружая их, наподобие нимба. Я приблизился и всмотрелся в ее нежное и гордое лицо, сияния которого едва коснулась уже начавшаяся безобразная и тайная работа смерти, ведущая каждого человека к разрушению и забвению. Посередине черного пятна я увидел какой-то предмет, выступавший между ее ног. То был меч, всаженный по самую рукоять, — чудовищная жестокость, убийство и одновременно бесчестье. Рана эта была единственной — без сомнения, ее умертвили именно таким способом, дабы покарать за то, что она произвела меня на свет. Я схватился за меч и со страшным криком, так, словно он поразил мое собственное тело, вырвал его и отбросил далеко прочь. Зловонная жидкость потекла из раны. Я старательно обмыл свою мать и переодел ее, выбрав самую богатую одежду, какую только смог найти. Потом поднял ее и положил на постель. Я сел возле нее и оставался там, не отводя от нее глаз и неустанно вполголоса призывая ее, с чувством страстной любви, чистой и беззаконной, словно желая вернуть ее из холодной страны смерти в этот еще более холодный мир, где она оставила меня одного.