«Мёртвая рука». Неизвестная история холодной войны и её опасное наследие - страница 8

По словам Бернарда Броди, одного из первых ядерных стратегов, атомная бомба явилась «абсолютным оружием», навсегда изменившим облик войны.[13] Появление бомбы многократно увеличивало шансы на то, что первыми в войне погибнут обычные люди. В исследовании группы гарвардских профессоров 1983 года говорится: «Впервые в истории ядерное оружие предоставляет возможность уничтожить страну, не побеждая в бою и не уничтожая её вооружённые силы». Ядерная война шла бы быстрее любой другой войны в истории. Она закончилась бы через несколько часов. Она могла бы начаться ещё до того, как руководители государств получили возможность пересмотреть свои решения или изменить своё мнение. И она могла бы привести к гибели миллионов людей ещё до того, как выяснилось бы, что её причина — ложная тревога.[14]

На начальном этапе холодной войны Соединённые Штаты угрожали Советскому Союзу одним разрушительным ударом, нацеленным на города и промышленные центры. Первые американские ядерные бомбы весили тонны, а несли их неповоротливые стратегические бомбардировщики, которым требовалось несколько часов, чтобы достичь цели. Полвека спустя ракета, снабжённая боеголовкой, могла пересечь океан за тридцать минут. Контр-адмирал Дж. П. Нанос, директор программы стратегических систем ВМС США, говорил в 1997 году: если нарисовать круг с радиусом, равным длине субмарины «Трайдент» — 170 м, — то боеголовки ракеты «Трайдент II» (D5) можно точно нацелить в этот круг с расстояния четыре тысячи морских миль.[15] Однако эти достижения по части мощи и точности внушали глубокий ужас тем, кому однажды, возможно, пришлось бы нажать кнопку и запустить эти ракеты.

В США план ядерной войны был впервые разработан в 1960 году, в конце срока президента Дуайта Эйзенхауэра. Масштаб «Единого комплексного оперативного плана» приводил в трепет. Имея достаточную фору, США и их союзники могли бы запустить всё своё стратегическое ядерное оружие — около 3500 бомб — в направлении СССР, Китая и их сателлитов. Эйзенхауэр направил своего советника по науке Джорджа Кистяковски в штаб-квартиру стратегического командования ВВС на авиабазе Оффут в штат Небраска 3–5 ноября 1960 года, чтобы тот изучил только что подготовленный план. Кистяковски доложил, что исполнение плана «приведёт к избыточному и нежелательному массовому уничтожению». Эйзенхауэр признался своему военно-морскому адъютанту, капитану Э. П. Оранду, что предварительные оценки — число предполагаемых целей и «зарезервированных» на каждую из них бомб — «пугают меня до смерти».[16]

Президент Джон Ф. Кеннеди был не менее расстроен. После инструктажа по плану войны, прошедшего 14 сентября 1961 года, он заметил госсекретарю Дину Раску: «И мы ещё называем себя родом человеческим».[17]

Кеннеди и его министра обороны Роберта Макнамару тревожила идея «массированного возмездия», доставшаяся им от эпохи Эйзенхауэра. Они чувствовали, что угроза одного колоссального ядерного удара не вписывалась в ту сложную и многоплановую конкуренцию, которая складывалась между США и СССР (напряжённость росла сначала по поводу Берлина, затем в связи с Кубой). Весной-летом 1962 года план войны был пересмотрен. Новый план давал президенту больше выбора и гибкости в организации ядерного нападения, в том числе возможность оставить часть ракетных сил в резерве, избегать ударов по густонаселённым центрам и вывести из-под удара отдельные страны. Он был введён в действие незадолго до Карибского кризиса (октябрь 1962 года), и его главной идеей — известной как «стратегия контрсилы» — было нацелить оружие не на города и промышленность, а на советские вооружения. Если представить себе двоих людей, наводящих друг на друга пистолеты с взведёнными курками, то суть «контрсилы» заключалась в том, чтобы выстрелом выбить пистолет из рук врага.[18] Целиться в ракеты казалось более гуманным, чем в города; однако стратегия контрсилы также вызывала ряд тревожных вопросов. Не вырастет ли при этом искушение использовать ядерное оружие — ведь контрсила предполагала возможность ограниченного ядерного удара? Кроме того, можно ли было нанести удар первым, чтобы гарантировать успех? Этот страх — мысль о разоружающем первом ударе, грянувшем как гром среди ясного неба, — преследовал мир ещё многие десятилетия.