Мертвые тоже хотят жить (СИ) - страница 11

— Тьфу ты! Чертовщина какая-то, — поежившись, она кинула тряпку в ведро и, озираясь, направилась ко второй витрине.

Проследив за нервными движениями уборщицы, грустно улыбнулась и, обхватив себя руками, побрела по проспекту, уже не замечая, как толпа вокруг непроизвольно расступается, а потом сливается снова в единый человеческий поток.

— Девушка?

Отрешившись от действительности, не сразу заметила преграду. Высокую, мощную, одетую в строгий костюм, явно сшитый на заказ.

Глаза, опущенные вниз, медленно поползли вверх. Остановились на черной пуговице с вензелями, двинулись выше. Затормозили на мощной шее и уперлись в гладко выбритый подбородок с уже наметившейся черной щетиной.

— Долго будем меня разглядывать?

Резко вскинув глаза вверх, испуганно отшатнулась. Прямо на меня смотрели пронзительные темно-серые глаза с пульсирующим черным зрачком. Сглотнув, отступила на шаг назад. Брови мужчины нахмурились, а сам он напрягся. Быстро оглянувшись, посмотрел на запястье, на спрятанными под манжетой часы, и снова на меня.

— Интересно…

Новый шаг назад. Пытаясь охватить взглядом всю фигуру мужчины, нервно облизнула губы, и, как только он двинулся ко мне и протянул руку, пытаясь схватить, резко развернулась и бросилась бежать, подгоняемая странным иррациональным страхом. Не оглядываясь, петляя по улицам словно заяц, я бежала вперед, выжимая из своего призрачного тела последние силы.

Мне было страшно. Очень. Страх застилал глаза, оглушал, заставлял бежать все быстрее и быстрее. Почему? Не знаю. Наверное потому, что он увидел меня. Именно меня, а не кого-то за моим лицом. И я бежала, искренне желая оказаться как можно дальше, оказаться там, где меня любят, там, где ждут.

Тьма вняла моим мыслям и метаниям, закружила, окутала белой дымкой и выкинула. На кладбище.

Сделав пару шагов вперед, остановилась и огляделась, боясь заметить за плечом мрачную фигуру незнакомца. Но кроме разбегающихся в разные стороны дорожек, да замерших за оградками памятников, тут ничего не было. Даже березы и сосны, привычные в старой части кладбища, тут не росли.

Обхватив себя руками, с тоской посмотрела на стройные ряды мраморных изголовий.

Куда идти?

Я снова оглянулась. Мне все казалось, что сероглазый мужчина вывернет из-за поворота и…

И что?

Я не знала, я ничего не знала.

Машинально перебирая ногами, старалась не смотреть на венки и надписи, но краем глаза все равно замечала: «От любящих детей», «От семьи Павленко», «От брата». Таких «от» было великое множество, и даже смотря строго вперед, под ноги, я видела покрытые зелеными листьями и цветами овалы с черными траурными лентами и надписями «От мамы и папы», «От старшего брата», «От скорбящего мужа».

Не выдержав, я снова побежала, взметая за собой хороводы из листьев. Я неслась в глубь, к деревьям, в старую часть кладбища. Я бежала к людям, их тихим голосам и горячим сердцам.

Мимо мелькали одинокие скорбные лица, а я все бежала, пока не заметила многочисленную группу, сгрудившуюся возле вырытой ямы.

— Мама? — пальцы вцепились в кованную ограду чужого памятника, а я вглядывалась в усталое любимое лицо самого дорого человека, — Мамочка…

Какие-то незнакомые люди тихо переговаривались, с любопытством поглядывали на нее и снова шептались. Но я видела только ее и стоявшего рядом отца. Окинув безумным взглядом людей, нашла брата. Он стоял возле закрытого гроба и нервно курил, периодически поправляя белые рюши, выглядывающие из под крышки.

— Готово, давайте начнем, — невысокий, жилистый мужчина, выбравшийся из ямы, подошел к родителям, — Время.

— Я не могу, — мама всхлипнула и зарыдала.

— Ну что, Вы, Ольга Алексеевна, не стоит, нам ее уже не вернуть, — светловолосый мужчина, стоявший поодаль, подошел ближе.

Вадим.

Я смотрела во все глаза на свою убийственную любовь и поражалась его лицедейству.

Это нужно уметь так красиво врать, так честно смотреть и так правдиво успокаивать.

Мразь! Какая же ты мразь, любимый!

Пока мой гроб плавно опускали в яму, он говорил слова любви, он страдал на публику, изображая убитого горем вдовца, пока мама молча рыдала, пока у отца разрывалось сердце, пока губы брата что-то беззвучно шептали.