Мёртвые зоны рая - страница 51
— Могу я тут посидеть немного один?
Медработница окинула меня внимательным взглядом, явно сомневаясь. Потом вздохнула и решилась:
— Я вернусь ровно через десять минут. Ровно!
Я кивнул.
Когда дверь захлопнулась, осторожно опустился на колени у кровати, дотронулся до прохладных пальцев.
— Маргарита. Я пришел не вовремя. Если ты можешь меня услышать, подай хоть какой-то знак.
Тишина, мерный шум приборов. Ни перебоя в стуке сердца, ни дрожания ресниц. Что ж, я и так знал, что ее сознание слишком далеко.
Ее сознание…
Есть один дикий путь, каким можно передать сообщение. Меня прошиб пот.
Нет!
Нет и еще раз нет!
Это очень плохая затея! Совершенно неприемлемая с этической точки зрения.
Я вспомнил пустошь. Сколько душ она сожрала? Сколько сознаний никогда не загрузятся вновь?
Да, я мог подвинуть голову Маргариты из зоны контакта и устроиться там сам. На минуту-другую. Попасть в ее тело там, на космическом корабле. Оставить сообщение.
Электроды у нас в затылке не настолько уникальны. Игра калибруется под каждого участника, но помимо того фильтрует внезапные перепады настроения и эмоциональные всплески. До того, как система распознает чужака и подаст сигнал к проверке, пройдет некоторое время.
Для Маргариты не будет риска. Почти. Если только жизнь девушки не оборвется в тот момент, пока я буду занимать ее место. Да и там специалисты с вероятностью смогут восстановить ее вход без сбоев.
Конечно, она потом вряд ли захочет меня видеть. Это ведь даже хуже, чем полезть под юбку без спроса.
Извечная дилемма: благополучие единиц или спасение тысяч? Кажется, результат должен быть очевиден. Я так читал в умных героических книгах. Но секунды утекали в небытие, а я не мог двинуться с места.
Наконец решился.
Только не просыпайся в этом больном истерзанном теле! Не просыпайся, я успею!
Нежно, медленно, словно величайшее сокровище, я сдвинул голову девушки в сторону. Невообразимо извернувшись возле кровати, пристроил в зону контакта свой затылок.
Перед глазами оказалась серо-зеленая стена с металлическими клепками.
Я стоял в маленькой, аскетичного вида комнатке. Все тут было стальным или пластиковым, со скругленными углами: узкая невысокая койка, явно привинченная к полу, тумба, непритязательный перфорированный столик. И нигде ни клочка бумаги. Вот зараза!
Я сделал шаг и ухватился за стену, ловя равновесие. Здесь оно было каким-то не таким. И дело не в гравитации, а в центре тяжести непривычного тела.
Хорошо еще, что обувь удобная, а не каблуки в десять сантиметров.
Бумага, бумага… Хоть что-нибудь, на чем и чем можно писать!
На правой руке — непонятный прибор с большим дисплеем. Наверняка с его помощью можно набирать или даже надиктовывать текст. Но пока я разберусь!
Вот блин!
Все еще покачиваясь, я бросился к двери. К счастью, она открылась сама.
Влево и вправо уходил слабо освещенный коридор. Все такое же металлическое, унылое, без опознавательных знаков. Куда?
Я наугад понесся направо, отталкиваясь руками от стен. Влетел в освещенную комнату с пультами и совершенно некосмического вида мягким диванчиком, на котором уютно устроилась эффектная темнокожая женщина в синем спортивном костюме.
Она с улыбкой подняла на меня глаза. Практически моментально выражение ее лица изменилось.
— Марджери? Что случилось? — она говорила на русском с едва заметным акцентом. Голос был густой и теплый, но очень встревоженный.
Одно из кресел у пультов повернулось, и на меня уставился тощий светловолосый тип с мелкими чертами лица и замысловатой татуировкой на виске.
— Бумагу, — хрипло заявил я голосом любимой. — И что-нибудь пишущее.
— Опять? — хмыкнула красотка. — Ты, похоже, в писатели решила податься!
Несмотря на явный сарказм, из под диванных подушек моментально был извлечен большой альбом и простой карандаш. Вручили их мне с откровенным любопытством.
Я быстро пролистал изрисованные страницы. Красиво. Интересно, у кого из них такой талант? Даже жаль, что нет времени глянуть подробнее.
«Маргарита», — начал я письмо, примостившись на подлокотнике. Черт, это будет не так просто…
«Это Олерид. Прости меня, что отправляю сообщение так. Слабое оправдание, но это был единственный путь, а речь идет о жизни и смерти.