Мёртвый сезон. Конец легенды - страница 8

Но до выбора профессии было еще далеко. Я оставляю отца в 1946 году накануне сдачи экзаменов в высшее учебное заведение, когда он познакомился с Леонидом Колосовым и подружился с ним на долгие, долгие годы…

На первый взгляд все происшедшее было случайностью. И то, что мы встретились более полувека назад на приемных экзаменах в самый престижный по тем временам Московский институт внешней торговли. И то, что сразу же после поступления в оное заведение крепко подружились на долгие годы, хотя видели друг друга меньше, чем не видели, мотаясь по разным зарубежным далям. И то, что оба оказались в кадрах Первого главного управления КГБ СССР, правда, в разных отделах внешней разведки. И то, что жизненную дорогу каждого из нас пересекла гадалка — у одного в образе великосветской хиромантки, у другого — старой замызганной цыганки. Но самое необъяснимое заключается в том, что все или почти все предсказания обеих разномастных представительниц древней загадочной профессии исполнились…

Впрочем, тогда, в августе сорок шестого года, мы не верили ни хироманткам, ни цыганкам, ни своим ладоням с разными линиями. Только что кончилась война, и цель была одна — найти свой путь в жизни, в жизни очень непростой, несмотря на Победу и светлые обещания великого полководца и вождя всех народов товарища Сталина. Тяга к учебе была превеликая, но самый большой конкурс в столице был в два высших учебных заведения: Московский институт международных отношений (МИМО) и Московский институт внешней торговли. И тот и другой открывали дорогу в иные страны-государства и давали доступ к наукам доселе неизвестным и загадочным. Оба института считались элитарными, основной контингент состоял из чад партийной номенклатуры, дипломатов, внешнеторговцев и других высокопоставленных особ советского истеблишмента. Но тот первый послевоенный год открыл двери и простому люду, то есть молодым фронтовикам и рабочим парням-допризывникам, которые вкалывали всю войну на оборонных предприятиях. Им предоставлялись некоторые льготы, хотя сдавать экзамены все равно надо было. У меня лично было еще одно преимущество — рекомендация райкома комсомола, где я характеризовался как «отличный производственник и активист общественник, сумевший закончить десятилетку без отрыва от производства в вечерней школе рабочей молодежи».

Итак, август сорок шестого. В аудиториях института, который находился в те времена в Бабушкином переулке, идут приемные экзамены. Абитуриенты самые разномастные: аккуратненькие девочки в очень приличных платьицах, чинные мальчики в костюмчиках — «элита», так сказать, — и великовозрастные фронтовики, разношерстно одетые ребята из рабочего сословия, не отличающиеся элегантностью речи.

Заприметил я его сразу, хотя он ничем особенным не отличался от других. Вот только имя его сначала поразило. «Конон», — представился он. «Как?» — простодушно изумился я, думая, что ослышался. «Конон, — повторил он, широко улыбаясь. — Так назвал меня отец в отместку за то, что его нарекли когда-то банальным именем Трофим…» По какой-то необъяснимой взаимной симпатии мы быстро познакомились и подружились уже во время экзаменов.

Конон ничем особенно не выделялся среди остальных парней-фронтовиков, пожелавших сменить винтовки на учебники. Невысокий, скуластый, черноволосый, с неизменной смешинкой в раскосых глазах, одет в поношенные гимнастерку, галифе и не раз чиненные армейские сапоги. Только вот орденских планок было у него побольше, чем у других. «Храбрый, должно быть, парень», — сразу подумал я. А храбрый парень так же, как и мы, грешные, дрожал перед каждым экзаменом.

Мы с Кононом были зачислены на первый курс, правда, на разные факультеты: он — на юридический, я — на валютно-финансовый. Однако нам это не помешало дружить. Напротив, взаимная привязанность все более росла, доверие тоже, хотя самого главного я не знал. Конон учился на своем юридическом, уже будучи завербованным КГБ и даже получившим псевдоним «Бен». Об этом я узнал от него намного, намного позднее. Учился Конон хорошо, все ему давалось легко, даже трудный китайский, в знании которого он уже через год начал превосходить своего престарелого преподавателя. Ребята и девчонки как-то сразу и единодушно признали в нем лидера. Во всяком случае, с первого по пятый курс был он бессменным секретарем партийного бюро факультета. Правда, столь высокий по институтским масштабам общественный пост не мешал Конону довольно часто и безбоязненно нарушать моральный кодекс коммуниста, что повергало меня в совершеннейшее изумление и, не скрою, придавало куража в разных амурных делах. С грустной улыбкой вспоминаю сегодня случай, не единственный, разумеется, в нашей институтской эпопее.