Месть Бела - страница 14

– Так-то лучше, – заметил Бел. И замолчал – будто ждал ответных слов.

Конан не знал, какие нужны слова. Слова извинения? Или слова почтительности, преклонения?

Взгляд невидимых во мгле под капюшоном глаз сверлил его, выворачивал наизнанку, просвечивал насквозь, как утреннее солнце просвечивает сквозь завесу комнатной пыли,

И ему остро, нестерпимо захотелось проснуться, увидеть реальный мир, прищуриться на успокаивающую яркость нового дня… Однако он не мог. Хотел, но не мог. Он перестал быть хозяином и творцом своей судьбы.

– Я… – начал Конан. Запнулся. Прочистил горло. Нет, что-то он должен сказать, как-то оправдаться перед богом, но не понятия не имел – что и как. – О Бел, я… никогда, не думал, что ты… такой.

– Какой – такой? – живо поинтересовался Бел. – Я все-таки бог, друг мой Конан. Я могу быть каким угодно. В зависимости от настроения и ситуации. А мое настроение и нынешняя ситуация таковы, что… Г-хм… По сути, подземный коридор и скрадывающий фигуру и лицо плащ ничем не хуже прочего. Я – покровитель воров; тьма – моя одежда, многоликость – мой щит, хитрость – мое оружие… Хочешь, я предстану перед тобой в образе ослепительной красоты девы, от одного взгляда на которую ты забудешь обо всем на свете?

Не дожидаясь согласия или протеста, Бел шевельнулся в своем кресле, и капюшон сам собой упал с его головы. Но вместо лица обещанной девы киммериец увидел лишь клубящуюся тьму, из которой на него глядел один-единственный, желтый, с черным вертикальным змеиным зрачком глаз. И столько холода, столько нечеловечности было в этом взоре, что северянин, невольно отпрянув, вскрикнул.

В следующий миг капюшон таинственным образом снова оказался на месте, и варвар услышал спокойное:

– Я пошутил, друг мой Конан. Сегодня у меня нет настроения принимать облик глупой похотливой бабы. Настроение у меня совсем другое… Но не бойся. Пока я не хочу пугать тебя и причинять тебе зло… Пока.

– Так что же, о Бел, тебе надо? – сквозь зубы проговорил варвар. Никогда еще ему не приходилось беседовать с богом, и поэтому он ощущал себя беспомощным листком в объятиях осеннего ветра.

– Ты обидел меня, друг мой Конан, – быстро ответил Бел, точно ждал этого вопроса. – Обидел и рассердил. Без повода, без причины. Я

– бог, но я чем-то похож на вас, на людей. Я люблю, когда любят меня. Люблю, когда мне молятся, приносят жертвы. Когда меня уважают, короче говоря. Асгалунские воры и зуагиры-кочевники почитают меня чуть ли не за верховное божество, и поэтому я помогаю им. Иногда. Если есть настроение. Бог, которому не поклоняются – не бог. А что делаешь ты, Конан из Киммерии, шадизарский вор? Ты, вор, воруешь у того, кто покровительствует ворам! И как, ты думаешь, должен я поступить с тобой? Похвалить за храбрость и смекалку и одарить по-божески? А, Конан?

Бел усмехнулся; но не было веселья в этой усмешке: ледяным гневом сквозило в ней. Конан съежился в кресле, инстинктивно пытаясь сделаться как можно меньше и незаметнее. С неожиданной ясностью северянин вдруг увидел конец своей жизни: он на века останется здесь, в этом призрачном подземелье, в компании темного божества… а на утро остывшее тело варвара найдут в комнатенке трактира «Кровавые кони». И никто, ни одна живая душа не узнает, где, как и за что умер славный воин из Киммерии.

От горечи и бессилия ему захотелось плакать, но он сдержал комком подступившие к горлу рыдания. Все же что-то осталось у него от прежнего Конана, крохи, тень, след на прибрежном песке – но осталось. Поэтому он вскинул голову и спросил, постаравшись, чтобы голос его звучал твердо:

– О Бел, ты хочешь наказать меня?..

– Наказать? – засмеялся Бел. – Неужели ты еще не понял, что уже сам себя наказал? Ведь ты отдал принадлежащий мне посох тому, кто нанял тебя украсть его. Как ты там сказал бедному глупому сторожу в храме, – мол, должен положить в хранилище самое ценное, что у тебя есть? Рубин, мол, должен отдать Белу, так было? Что ж, друг мой Конан, все так и вышло. Ты украл мой посох и – слушай внимательно! – вместе с ним отдал самое ценное, что у тебя есть… Догадываешься, что именно?