Месть — штука тонкая - страница 29

—Куда?

—Ну, вы говорили, что Егор уехал в Америку? — раздраженно произнес Рябиновский.

А поскольку дядя Гарик закусывал чесноком, можно представить, каким пыткам себя добровольно подвергал Рябиновский.

—Какой Егор? — переспросил дядя Гарик. — Гайдар или Строев?

—Ваш племянник, — ответил Рябиновский.

—А-а, я тебя не понял, шельма, — обрадованно воскликнул ДГ, — говорили-то мы про ситуацию в мире, а ты так неожиданно ушел от темы. Сегодня с утра он поехал в Москву, а оттуда в Штаты.

—Как же он теперь будет учиться? — делано участливо спросил Рябиновский. — Ведь отец ему не поможет финансово. Может быть, я смогу помочь, на правах старого друга? И хоть я не богат…

—Помоги лучше мне, кореш, — попросил дядя Гарик, для достоверности скомкав майку на груди, — дай сто рублей взаймы. Я тебе отдам. Потом. Когда будут. А что до Егора, так он там, в Америке, себе работу нашёл. Как-нибудь выкрутится. Тем более что сюда, в Россию, он больше не собирается возвращаться. Дай сто рублей.

Рябиновский полез в пухлый бумажник, достал из пачки стольник и с брезгливостью протянул дяде Гарику.

—Чувак, у тебя всё равно много денег, — провожая его до двери, сказал ДГ, — дай мне ещё стошку.

—Хватит с тебя, — жестко бросил напоследок Рябиновский и вышел, хлопнув дверью.

В этот же момент из чулана выглянул Егор.

— Молодец, ДГ, — сказал он, — развёл его здорово. Но он все равно до конца тебе не поверил.

— Ну и хрен с ним, — ответил дядя Гарик.

— Это наверняка от Боброва «казачок» заслан, — заметил Егор, — потому что не было у отца в друзьях никакого Рябиновского. Я всех батиных друзей знаю, он, когда ко мне приезжал, часто рассказывал. Что же это за shitass? Хотя фиг с ним, завтра съедем отсюда. Я сегодня узнавал, квартиру можно в один день снять. И начнём готовиться к операции.

Дядя Гарик ничего не ответил, присел за стол и непроизвольно вздохнул.

Иван Петрович Бобров при всей мерзости своего характера, конечно, не хотел, чтобы Андрей Егорович Никитин так скоропостижно умер. Губернатор всего лишь хотел маленько его проучить, и все. А получилось, что закончилась эта эпопея не совсем так, как он предполагал. Бобров, у которого все-таки были зачатки совести, оправдывал себя тем, что он заступился за оскорбленного депутата Государственной думы. Кроме того, он, как ему казалось, неоднократно шел на примирение с Никитиным и прочее, и прочее, и прочее.

Противоположным совести Боброва фактором выступил доктор Рябиновский, который убеждал Ивана Петровича в его полной невиновности. Он уверял губернатора, что Никитин нарушал сложившийся в области порядок, зарвался, и поступить с ним иначе, чем вышло, Бобров и не мог бы. А то, что Никитин умер, так при чем тут губернатор? Нечего ему было пить в одиночку в кабинете в совершенно неприемлемых для нормального человека дозах. Квасил без удержу, вот сердце у него и не выдержало! Поэтому нечего его смерть в вину себе ставить.

Чтобы губернатор поменьше думал о неприятном инциденте, Рябиновский сознательно отвлекал его всякими поездками по региону, потом надоумил его написать диссертацию для получения ученой степени, изготовлением которой бурно занялись подчиненные Рябиновского. Это был оправданный шаг, ведь с защищенной диссертацией и учёной степенью неуч Бобров приобретал в глазах общественности статус человека умного и значительного.

Для того чтобы Бобров успешно защитил диссертацию, Рябиновский подкупил всех и вся. Загруженный изучением чуждого ему научного материала, Бобров корпел над тем, что ему понаписали научные работники, стараясь хотя бы поверхностно понять., о чем же идет речь, чтобы совсем уж не выглядеть полным идиотом в глазах тех, при ком он будет эту «свою» диссертацию защищать. Бобров сопел, и глаза его смыкались. Губернатора клонило в сон. Черт дернул его согласиться на эту авантюру!

В это время мимо приоткрытой двери его кабинета осторожно на цыпочках прошла семнадцатилетняя дочь Боброва Настя, которая явно куда-то намылилась, судя по нарядной одежде. К чести девушки, нужно сказать, что Настя не кичилась своим папой-губернатором, не была заносчивой со сверстниками и не старалась перещеголять всех своими нарядами. Наоборот, крест дочки губернатора ее тяготил, потому в основном все, кто ее окружал, дружили с ней из-за папы, влюблялись в нее из-за папы, льстили ей из-за положения папы. По крайней мере, Анастасии так казалось, и поэтому она никого из своего окружения не могла назвать своим другом или подругой. Ей чудилось, что все они лицемерят и, если, не дай бог, что-то с папой случится, отвернутся от нее тут же. То, что Настя это понимала, говорило о её врожденном уме и гибкой интуиции.