Место для нас - страница 4

Единственная слеза упала на обшарпанный кухонный стол. Марта выпрямилась. «Возьми себя в руки, старушка. Пора».

Кончик ручки осторожно заскользил по бумаге. Линии начали пересекаться и извиваться и в конце концов образовали… дом – длинный приземистый дом. Крыша, деревянные контрфорсы, старинная парадная дверь. А под рисунком Марта написала красивым курсивом:

Это было ошибкой. Ему не стоило возвращаться.

Дэвид Винтер сидел в одиночестве в уголке паба и всеми силами старался не подавать вида, насколько ему здесь не по себе. Вернуться туда, где ты жил раньше, – это одно, но устроить здесь встречу… Зря он это предложил. С другой стороны, он просто не знал, куда еще пойти. На месте «Lyons Corner House»[3] теперь разместился банк, другие старые заведения в окрестностях либо исчезли, либо настолько обуржуазились, что и на пабы-то перестали походить.

Дэвид размял ноющие пальцы и вновь посмотрел на часы, часто моргая. Бывали дни, когда он чувствовал себя лучше. А случались такие дни, когда черная туча норовила поглотить его целиком. Она казалась мягкой, как подушка, и манила уплыть вместе с ней. Он ужасно устал. Все время чувствовал себя усталым. Был готов лечь и умереть. Но не мог. Пока не мог.

Семьдесят лет назад, когда он был мальчишкой, самым крутым пабом в округе было заведение под названием «Spanish Prisoners»[4]. Ходили слухи, будто некогда тут выпивал Потрошитель, а за барной стойкой вроде бы закопана убитая барменша. Избитые фразы здесь не были смешными, они были правдивыми. В «Spanish Prisoners» можно было встретить Биллов Сайксов всех мастей, да и Нэнси[5] тут попадались – женщины наподобие матери Дэвида. Не существовало ничего такого, чего Дэвид не знал бы об этих темных уголках, запуганных женщинах, о страхе, который настолько въедался в тебя – до самых костей, что дай бог избавиться от него к концу жизни, освободиться от тени этого ужаса.

Паб «Spanish Prisoners» пропах табаком, мочой и потом, плесенью, помоями и крепким портером. Туда приходили мужики, помнившие, как по Ислингтон-Хай-стрит гнали овец на Смитфилдский рынок. Еще они помнили, как умерла старая королева, сыновья которой погибли на англо-бурской войне. Дейви Дулан собирал мелочь, которую кидали матери, когда она играла на пианино, а потом ждал, чтобы помочь ей довести до дома мужа. Если тот решал идти домой… Снаружи паб выглядел обыкновенным георгианским домом: лондонский кирпич, большие окна. Поразительно – как только он мог внутри быть таким мрачным логовом. Чтобы туда войти, надо было либо ничего не бояться, либо помирать от жажды.

Теперь, в две тысячи двенадцатом, паб стал неузнаваем. Сверкающий храм кофе и микропивоварни. Дэвид жалел, что у него болят руки, не то он обязательно вытащил бы блокнот и принялся делать наброски. Сияло полированное дерево, сверкало стекло. Меню пива было длиннее руки Дэвида от локтя до кончиков пальцев. Он не мог решить, с чего начать, и в итоге остановился на апельсиновом соке. Бармен был с бородкой и в черепаховых очках. Когда он, закончив смену, проходил к выходу, Дэвид заметил опытным глазом мультипликатора, что бармен в шортах, носках, мокасинах и с холщовой сумкой с принтом. А раньше он принес Дэвиду маленький стакан свежевыжатого сока из валенсийских апельсинов и вежливо произнес:

– Четыре фунта, пожалуйста.

Четыре фунта за стакан апельсинового сока? Дэвид подумал о том, как рассмеялась бы Марта, если бы увидела, что он – впервые в жизни! – возмутился ценой. Но Марты рядом не было, и Дэвид не мог об этом ей рассказать. Ему приходилось врать насчет этой поездки в Лондон. А врать жене было противно.

Строго говоря, ложью было не все: действительно предстояла выставка его ранних ист-эндских работ. Когда ему позвонили, он ведь согласился, правда? Через две недели после звонка из галереи с идеей выставки Дэвид наконец вытащил рисунки, десятки лет пролежавшие внутри папок. Эти папки хранились в шкафу, который стоял в кабинете Дэвида. Он дождался момента, когда Марта вышла из дома, и, стиснув зубы, вытащил папки из шкафа. Поначалу все было не так плохо, а потом вдруг стало невыносимо – невыносимо снова смотреть на эти работы, снова взваливать на себя тяжесть этой ноши. Дэвид опустил голову, прижался лбом к столу и заплакал как ребенок. И никак не мог успокоиться, даже пришлось сказать Марте, что у него опять разболелась голова и что ему надо лечь. Вот тогда он и осознал, что это значит. Это значит, что он должен позвонить ей и умолять о встрече.