Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах - страница 43

Все же больше всего его интересовали письма, поэтому особенно старательно он подбирал бумажки. Но всяких бумажек было невероятно много, а писем среди них меньше всего. Поначалу ему все казалось интересно, и он склеивал обрывки бесконечных банковских распечаток, официальных посланий и рекламных листков в большие полотнища, развешивал их по стенам и затем, лежа на диване, любовался ими и изучал. Но занятие это оказалось однообразным, и нового про людей он узнал мало, так как и сам получал и выбрасывал такие счета и рекламки. И он перестал их собирать.

А через некоторое время перестал собирать и вещи, которых у него и так накопилось слишком много, — совершенно целые игрушки, посуда, сломанные, но годящиеся в починку часы и электроприборы, женские украшения, даже золотые и серебряные колечки, скатившиеся, видно, с женской руки во время мытья посуды. Особенно много бывало вполне пригодной одежды, но ее он никогда не брал.

И все же он продолжал искать и находить. Его радовал и сам процесс поисков, и восторженный момент нахождения. Пластиковые бутылки, коробки и пакеты — это была работа, обязанность, хотя и вмененная себе им самим, но полезная и необременительная. Другие же находки были для него чистая радость, не отягощенная обладанием, — он теперь только брал их в руки, рассматривал, а затем аккуратно клал на тротуар рядом с мусорным контейнером, чтобы и другой кто-нибудь получил удовольствие от находки.

А сам полностью сосредоточился на письмах. И дважды ему крупно повезло: один за другим он нашел два целых семейных архива, нерваные, немятые, плотно слежавшиеся, один в папке, набитой аккуратно перевязанными пачками писем, а второй просто в коробке из-под обуви. И он много интересного и даже полезного узнал про эти два семейства, но потом ему стало грустно, потому что людей этих уже не было на свете, и умерли они, наверно, совершенно одинокими, раз те, кто пришел им на смену, выбросили, даже не заглянув, последние доказательства их пребывания на земле. Хотя бы сожгли или разорвали! А может быть, и это еще грустнее, подумал Томи, выбросили дети или внуки, просто чтоб не занимало ценного пространства, людям ведь всегда не хватает пространства в их жилищах, потому что даже в самом бедном жилище всегда слишком много лишних вещей.

Так он подумал, прошелся по своей квартире, собрал все найденные хорошие предметы, кроме мелких золотых и серебряных, сложил в картонные коробки и поставил в неиспользуемой спальне матери. В ближайшее же время, как-нибудь попозже ночью, он вынесет их на улицу, вынет все из коробок и разложит вокруг помойки, чтобы людям не пришлось копаться, а каждый возьмет что захочет.

Но сделать это он не успел. В его жизни произошло нечто, что заставило его забыть и свою грусть, и чужие семейные тайны, и даже дальнейшие поиски писем.

Томи не выглядел плохо. Роста он был невысокого, но мать всегда говорила «хороший средний мужской рост», во всяком случае, выше нее. И фигура у него была вполне приличная, правда, мускулатурой он похвастаться не мог, так как спортом не занимался. А волосы даже просто красивые, светло-каштановые и волнистые.

Проблема была с лицом. Черты его, сами по себе вполне приятные, никто не мог даже толком разглядеть, так как Томи всегда улыбался. То ли из-за тесной близости с матерью, то ли просто от природы Томи вырос таким застенчивым, что, разговаривая с людьми, всегда усиленно улыбался и даже посмеивался. Люди не понимали, почему Томи всегда так улыбается, и им это не нравилось. Они видели в этом неискренность, фальшь, иногда насмешку над собой. Изредка более доброжелательный и терпеливый человек говорил ему, да кончай ты щериться, говори нормально, но тогда Томи начинал уже смеяться вслух, человек махал рукой и говорил, ну, ты просто больной. Его даже в армию не взяли из-за этой улыбки, хотя он просился. Томи знал, что он не больной, а только очень застенчивый, и ему хотелось объяснить другим, но никто никогда не дослушивал его до конца. Поэтому он объяснял все сам себе, в одиночестве.

Я очень стесняюсь, объяснял он. Мне всегда кажется, что я навязываюсь, мешаю людям, что я им ничем не могу быть интересен, но ведь общаться хочется, вот я и пытаюсь смягчить ситуацию улыбкой. У меня это само получается, я не могу удержаться, не могу говорить, не улыбаясь. Но ведь улыбка — это хорошо, вежливо, дружелюбно, почему же вам не нравится? Разве лучше было бы, если бы я плакал? А слезы у него всегда были очень близко, только он не позволял себе, разве что наедине с собой.