Место под солнцем - страница 57

Я ждала, ждала и ждала. Ни строчки. Сказать родителям о том, что произошло, я не смела. Но беременность развивалась, начал выделяться живот, и я знала, что недалек час, когда мама заметит это. Не выдержав, я написала Паоло сама: спрашивала о здоровье его матушки, сообщала, что скоро мне придется рассказать о ребенке своим родителям. Просила его отправить папе письмо, объяснить, что мы хотим пожениться. Писала, что люблю, что не могу жить без него, скучаю и все такое прочее.

Ответ я получила, правда, не от Паоло. От его жены. От матери двух его законных детишек, с которыми он жил в Италии. Можешь представить, что было в том послании. Образно выражаясь, мне выцарапали глаза — на бумаге. Эта женщина писала, что своего ублюдка должна растить только я. Она называла меня исключительно одним словом, которым, кстати, назвала меня и родная мать, когда я призналась ей во всем. Это слово puttana, то есть шлюха и даже хуже. Ни в одном разговорнике ты его не найдешь. Мать впала в истерику. Потом я думала, она убьет меня в гневе. Папа, наоборот, затих, побелел, сжался. Он не сказал мне ни единого слова. Кажется, если бы я умерла, их горе и отчаяние были бы не такими страшными.

Об аборте не могло быть и речи. Католические убеждения не позволяли. Зато они позволяли сделать все, чтобы скрыть мое положение от людских глаз, а особенно от младших сестер. Габи, по-моему, догадывалась — ей тогда было уже двенадцать, но, разумеется, в семье никто не обмолвился о моих неприятностях. У родителей возник план, совсем как в романах: меня отправляют к дальним родственникам в чужие края, где я живу до родов. После этого младенца усыновляют. Моего мнения даже не спрашивали. Они понимали, что я страдаю, но были уверены, что причина тому — беременность без замужества, то есть по итальянским меркам позор, бесчестье. Никому в голову не приходило, что я уничтожена не из-за ребенка, а из-за того, что меня предали.

Карла сделала паузу, стараясь унять дрожь в голосе, сдержать едкие слезы.

— Девочка моя милая, — прошептал Джек, — это древняя как мир история, самая грустная на свете. Тебе не в чем себя винить. Такое случается сплошь и рядом.

— А я еще не закончила, — безжизненно, отрывисто выговорила она. Смысл страшных слов никакие интонации не изменят. — Маме выписали транквилизаторы, настолько расшатались тогда ее нервы. Флакон с таблетками она держала в нашей общей аптечке. Выход напрашивался сам собой. Проще не бывает. Я взяла весь флакон.

Самоубийство — смертный грех, как и убийство, но все круги ада я уже прошла. Мне нечего было терять. Я нашла легкий, безболезненный способ уйти из жизни, к которому прибегают самые малодушные создания. Поздно вечером одна за одной я выпила все таблетки в полной уверенности, что смерть настигнет меня во сне. Наверное, так и случилось бы, если бы кинжальная боль в животе не разбудила меня раньше, чем началось действие лекарства. Бедная Габи проснулась от моих стонов, подняла весь дом…

Для папы это было уже слишком. Через неделю у него отказало сердце.

В глазах Карлы застыла пустота. Джек молчал, только обнимал ее все крепче.

— Ты понял? Понял? — хрипло выдавила она.

Джек все понял. Нежный, но жадный к жизни росточек взлелеивали в оранжерее. А потом вдруг выбросили на мороз. Не удивительно, что он превратился в хрустально-ледяную веточку.

— Папина смерть, — продолжала Карла, — поставила точку в мамином счастье. Безмятежная семейная жизнь рухнула. Произошла нравственная и финансовая катастрофа. Мама обожала отца, обожали его и мы, дети. Я знаю, что ты скажешь: он все равно рано или поздно умер бы. Да, я тысячи раз пыталась убедить себя в этом, но не сумела. Так и живу с ощущением, что это я убила его. Джек, он был такой славный, ласковый, веселый, так любил нас… А я так жестоко обошлась с ним, нанесла такой удар. В последние часы перед смертью он уже не мог говорить. И я не знаю, простил ли он меня…

Слезы хлынули потоком. Джек вспомнил больницу, сердечный приступ Бена и, наконец, понял, отчего тогда безудержно и безутешно рыдала Карла. Сейчас он не успокаивал ее. Что тут скажешь? Пусть выплачется.