Между психотерапевтом и клиентом. Новые взаимоотношения - страница 6

Второе значительное влияние шестидесятых годов выразилось в массовом появлении так называемых групп встреч, или энкаунтера[8], представителей популярной недавно гуманистической психологии[9]. Эта новая традиция придавала особое значение подлинности отношений и их соразмерности. Подлинность, или аутентичность, предполагала, что терапевт должен быть таким же честным и эмоционально открытым, как и клиент, а соразмерность требовала от терапевта готовности сделать все, о чем его попросит клиент. Неясно, понимал ли Роджерс под искренностью то же самое, что психологи групп встреч понимали под аутентичностью, но нет сомнения в том, что на практике эти понятия редко различались. Роджерс и его ученики применяли искренность в контексте мягкости и позитивного отношения. Психологи групп встреч рассматривали аутентичность в контексте несдерживаемой конфронтации; для них терапевтическим было участие в аутентичных отношениях, «аутентичные» означало, что терапевт должен был открыто выражать любые чувства, вызываемые в нем его клиентами. Враждебность, скука, восхищение, сексуальное влечение — любые чувства могли быть выражены; главным оставалось только их честное выражение.

Роджерс был вовлечен также в активное участие в движении групп встреч и считал, что оно оказало на него важное влияние. Тем не менее, точно так же, как его понятие подлинности было использовано другими в контексте, весьма отличающемся от его собственного, роджерсовское представление о положительном внимании было доведено до такой крайности, которую он совершенно не предполагал, а именно: находясь под влиянием общественного сознания 60-х, психологи видели свою миссию в оказании клиенту значительной, часто физической, полной любви поддержки, иногда переплетающейся с конфронтацией. Подобная форма клинических отношений процветала более двадцати последующих лет.

Можно было ожидать, что многие психоаналитики отнесутся к этим направлениям критически, так оно и случилось. Во-первых, психоаналитики были обеспокоены тем, что новый терапевтический стиль крайне смущает клиентов, которые хотели бы знать, кем же для них является человек, сидящий напротив: терапевтом, другом или антагонистом. А также, для удовлетворения чьих потребностей он здесь находится?

Во-вторых, аналитики беспокоились по поводу того, что свобода следовать любым порывам могла помешать терапевту в проработке глубинных контрпереносных переживаний и, таким образом, позволяла ему эксплуатировать клиента в своих целях. Контрперенос, который мы подробно рассмотрим в 6-й главе, — термин, введенный Фрейдом, для обозначения бессознательных чувств, вызываемых пациентом в аналитике. Пациент, учил Фрейд, может пробудить в аналитике сильные потребности отыграть старые драмы и удовлетворить давние неудовлетворенные нужды. Аналитик обязан защищать пациента от подобных импульсов. «Аутентичность» в аналитическом представлении порой оказывалась похожей на лицензию на хранение и использование опасного оружия.

В-третьих, аналитики не видели путей, какими можно было бы выявить и использовать перенос пациента, когда он так безнадежно разрушался в контексте свободно выражаемой личности терапевта.

Наконец, направления 60-х годов в клинической практике вызвали к жизни принципиальный вопрос: следует ли потакать клиенту или необходимо его фрустрировать? Аналитики придерживались той жесткой позиции, что фрустрация в терапевтическом процессе необходима. Их аргумент был приблизительно следующим: все человеческие существа неудержимо стремятся к удовлетворению, и не следует ожидать, что кто-то предпочтет тяжелую работу легкой без какого-либо вознаграждения (немногие люди стали бы рыть канаву, если бы равная плата предлагалась за безделье); фактически, как бы то ни было, вознаграждение, предлагаемое в кабинете терапевта — иллюзорно. Оно строится на отрицании великих человеческих истин: мы одиноки, мы смертны, мы несовершенны, а мир вокруг нас, если уж на то пошло, еще более несовершенен. Не бывает бесплатных завтраков, и далеко не все они оказываются по карману.