Международный вагон - страница 11

— Тем не менее дело начато, — сказал он тихо.

В такси воцарилось молчание. Сухое лицо пастора посерело, и волчий оскал его рта стал больным и старым. Уже не тянуло его из каретки, и запах пыли и роз вместо прежней жажды жизни вызвал одну тошноту. Такси остановился перед роскошной металлической решеткой, за которой с приятным и глухим шумом покачивались на ветру огромные эвкалипты. Мягкий джентльмен открыл дверцу. Турецкие сыщики с видом бродяг, бросив велосипеды за углом, шли сейчас мимо, горланя песню. Их зоркий взгляд оглядел и запомнил номер.

— Идите сюда, за мной, — ласково сказал джентльмен, ведя пастора под руку, — и соберитесь же с силами!

Они проходили сейчас по гравию извилистой и тенистой дорожки. Кусты алоэ росли справа и слева. Царственный портал небольшого здания в персидском вкусе показался из-за эвкалиптов. Изразцовые стены дышали прохладой, невидимый фонтан пел и прядал, огненно-радужное пятно вдруг вспорхнуло на перила мраморной лестницы и поплыло по ним. Это была ручная цесарка.

— Все блага жизни, все тончайшие услады человеческих прихотей собраны тут для вас, дорогой друг, — мягко сказал спутник Мартина Андрью: — ни один из соблазнов не забыт. Ваша собственная воля, ваш вкус, ваши намерения, ваши пороки и прихоти, — все течет, как созвездия в небе, — по вашему собственному плану! Что значит количество прожитых часов? До порта Ковейта вы будете хранимы, вы будете ласкаемы, любимы, лелеемы, как счастливый принц из арабской сказки!

Он ввел пастора в длинную галлерею, где курильницы нежно дышали голубым дымком ароматов. Ниши, полные шелковых подушек, бассейн с жемчужной водой для усталых ног, длинная трубка кальяна, ковер, чьи тона благородно ласкают глаз, — и приготовленная на нем еда, казалось, взятая из тысячи и одной ночи: здесь были все тонкие пряности Востока, — шафранный плов с подрумяненным цыпленком, начиненным фисташками; нежная рыба с зеленью в остеклелом рту; прозрачный каскад фруктов, сладости, истекающие миндалем и медом, прохладное мерцание драгоценных вин, зеленые корешки гашиша.

— А это… — произнес джентльмен, распахивая парчовый занавес.

Пастор Мартин Андрью вздрогнул, и мертвое лицо его порозовело. Перед ним на звериной шкуре лежало дитя, едва превращающееся в женщину. Нагота бронзового тела, пропорции которого почти оскорбляли своим недостижимым совершенством, дышала сейчас тихим покоем. Ребенок спал. Длинные глаза, удлиненные сурьмой к вискам и переносице, были замкнуты, и шелковая бахрома ресниц легла на розовую негу щечек. Маленькие груди, едва созревшие, были украшены перламутровыми розетками. Ручка с тонкими пальцами, каждый ноготь которых мог бы ненасытно приковать глаз художника, — лежит между ними распластанной птичкой.

— Этим вы можете тешиться хоть до самого порта Ковейта, — докончил джентльмен начатую фразу.

Плойс, главный пайщик Америкен-Гарн и председатель хлопкового треста обеих Америк, сделал движение, как если б хотел поднять из бамбукового кресла половину своего туловища, разлитого в нем, как студень.

Вильмор, директор ниточной фабрики, предупредил это намерение и упал в другое кресло раньше, чем тело мистера Плойса поднялось на вершок.

— Дорогой мистер Плойс! — пробормотал гость, отдавая в руки лакея шляпу, перчатки и трость. — Ваша идея имеет необыкновенно жизненный характер.

— Все мои идеи имеют необыкновенно жизненный характер, — согласился Плойс, поглядев с веранды, где сотни вентиляторов поддерживали приятный холодок при сорокаградусной жаре, в сад, на играющих в теннис собственных детей.

— Я получил новое письмо от моего корреспондента, — продолжал мистер Вильмор: — он пишет с Канарских островов. Там тоже, знаете ли, большой спрос на изделия с портретом Ленина. Вам известно клеймо на знаменитых моих катушках, № 108-bis?

— Если не ошибаюсь, черепаха? — спросил Плойс.

— Вот именно. Со вчерашнего дня, дорогой мистер Плойс, она заменена головой Ленина в профиль, с открытым ртом. Популярный снимок. Я дал заказ на четырнадцать миллиардов этикеток, в виде пробы.