Мифологические персонажи в русском фольклоре

Общеизвестно, что черты древних суеверий, утраченных верований сплошь и рядом сохраняются и фольклоре.

Народные верования— понятие очень широкое, и их значение для народной поэзии велико и многообразно. В фольклоре отразились различные комплексы этих верований — земледельческие, скотоводческие, промысловые и пр. В разных фольклорных жанрах несомненны черты семейно-родовых, эротических и других суеверий. В народных песнях и сказаниях мы находим в той или другой форме пережитки культа солнца, земли, воды, растений, животных и т. д.

Еще А. С. Кайсаров в своей книге «Славянская и российская мифология» указывал на то, что народные песни и сказки—«сокровища для нашей мифологии» ^>1>.

Изучение народных суеверных рассказов и элементов мифологических представлений в других жанрах фольклора действительно имеет сущест-ненное значение для этнографов и историков. Фольклористы, изучая генезис ряда жанров, анализируя происхождение многих популярных образов фольклора, таких, как Баба-яга, Кощей бессмертный, Морозно, не могут не учитывать народных верований, лежащих в их основе^>2>.

Однако этим не исчерпываются возможные аспекты изучения суеверных представлений, нашедших выражение в народном поэтическом творчестве.

Народные верования отразились в произведениях фольклора по-разному, в зависимости от особенностей того или иного жанра, его направленности, его функций. Нечистая сила, к которой обращен заговор, леший, которого якобы встретил рассказчик, домовой, который заботится о лошадях соседа, русалка, приворожившая односельчанина, существенно отличаются от черта, пытающегося рассорить супругов в бытовой сказке, или пасующего перед кузнецом и молотобойцем в рабочих рассказах, от лешего, на котором солдат летит в Питер. Соотношение с верованием образов чёрта, водяного, русалки, лешего в разных жанрах фольклора разнообразно и разнокачественно. Общность этих образов в разных жанрах объясняется тем, что в конечном счете все они генетически восходят к верованию, разница же определяется степенью удаленности от него, а также структурой, всем строем того произведения, в которое, они вошли, установкой на «быль» или «небыль». Доминантная функция произведения создает его внутреннюю форму, значимость и существо которой убедительно раскрыты А. В. Чичериным: «Итак, внутренняя форма,— пишет он,— сказывается и в особо характерном для произведения слове, и в строе его речи, и в образах, и в идеях, и в главном, все образующем строе произведения в целом. Это смысловая категория, которая разъясняет композицию, предотвращает формалистическое ее понимание»^>3>.

Именно этой «внутренней» формой суеверной былички, т. е. ее смыслом, ее функцией, тем, что она со всей серьезностью повествует о встрече с представителем потустороннего мира, в отличие от волшебной сказки, упивающейся игрой фанта-ими, или бытового анекдота, шутливо трактующего чёрта как трикстера, определяется степень близости их к мифу или же, наоборот, отдаленности мифологического образа от его первоосновы.