Мифы и сказки Австралии - страница 7

Такое перенесение на небо земных мифологических героев и в мифологии других народов часто соответствует процессу обожествления фольклорных персонажей.

Бунджиль у племени кулин рисовался старым племенным вождем, женатым на двух представительницах тотема черных лебедей. Само имя его означает "длиннохвостый орел" и одновременно служит обозначением одной из двух фратрий (вторая — Ваанг, т. е. ворон). Бунджиль изображается создателем земли, деревьев и людей. Он согрел своими руками солнце, солнце согрело землю, из земли вышли люди и стали танцевать корробори.

Таким образом, в Бунджиле преобладают черты фратриального предка — демиурга — культурного героя.

Дарамулун у племен юго-восточного побережья (юин и других) считался высшим существом, а у камиларои, вирадьюри и юалайи он занимал подчиненное положение по отношению к Байаме. Согласно некоторым мифам, Дарамулун вместе со своей матерью (эму) насадил деревья, дал людям законы и научил их обрядам инициации. Во время этих обрядов на земле или на коре рисуют Дарамулуна, звук гуделки изображает его голос, он воспринимается как дух, превращающий мальчиков в мужчин.

Имя Байаме на языке камиларои связано с глаголом "делать" (по Хауиту)[11], что как бы соответствует представлению о демиурге и культурном герое. Мэтью[12] связывает этимологию этого имени с представлением о семени человека и животного, а Лангло-Паркер[13] утверждает, что на языке юалайи это слово понимается только в смысле "великий". Юалайи говорят о времени Байаме, как аранда об "эпохе сновидений". В стародавние времена, когда на земле были только звери и птицы, с северо-востока пришел Байаме с двумя своими женами и создал людей частью из дерева и глины, частью превратив в них зверей, дал им законы и обычаи (конечная мотивировка всего — "так сказал Байаме"). Мэтью приводит миф вирадыори и вонгабон о том, что Байаме вышел в странствие в поисках дикого меда вслед за пчелой, к ноге которой он привязал птичье перо. (Вспомним важнейшее "культурное" деяние древнескандинавского Одина — добывание священного меда!) В 460 км от Сиднея, в области обнажения гранитной породы, якобы было местожительство Байаме в стародавние времена. У целого ряда племен Байаме является средоточием всех посвятительных обрядов (так называемых бора), главным "учителем" новичков, проходящих суровые посвятительные испытания.

До сих пор мы говорили о мифах. Уже из предыдущего изложения видно, что мифы австралийцев тесно связаны с обрядами. Эта связь проявляется, во-первых, в том, что миф и обряд порой имеют тех же главных "героев": тотемические мифы — обряды интичиума, мифы о матерях-прародительницах — культ Кунапипи, мифы о "небесном" фратриальном предке и культурном герое — ритуальные испытания бора и т. п.; и, во-вторых, в том, что самые разнообразные мифы вообще инсценируются, воспроизводятся в "театральной" форме во время церемоний посвящения юношей как средство ознакомления молодежи со "священной историей" племени, как передача племенной "мудрости". Эта тесная связь мифа и обряда служит для многих ученых на Западе (например, в недавней работе Станнера, упомянутой выше) основанием выводить миф из обряда, видеть в мифе только "объяснительную часть обряда", тем самым полностью отождествляя миф и религию.

Но в действительности это не так. Наличие тесных связей не доказательство тождества. Нет более тесного переплетения мифа и обряда, чем в теме Кунапипи и радужного змея. Однако имеются сказания о радужном змее (например, приведенное нами выше о Кунмангуре и его детях), не имеющие обрядового эквивалента; миф о сестрах Ваувалук тесно связан с ритуалом, но не с одним, а с тремя различными обрядовыми церемониями[14]. Ни с одной из них этот миф не "совпадает".

Для первобытной культуры характерен своеобразный идеологический синкретизм зачатков словесного искусства, религии, донаучных представлений о природе и обществе, и этот синкретизм получает специфическое выражение в мифологии. Поэтому те же мифологические "концепции" мы встречаем в сказаниях о "времени сновидений" и в обрядах. Основанием для отождествления мифа и обряда не может служить и факт инсценировки мифов во время тех или иных обрядов и праздников. Здесь мы сталкиваемся с той особой связью различных видов искусства и родов поэзии в первобытную эпоху, из которой академик А. Н. Веселовский вывел свою "теорию первобытного синкретизма". При этом А. Н. Веселовский опирался больше на материал средневековой обрядовой поэзии, чем на подлинно "первобытные" примеры. Как раз самый архаический австралийский фольклор показывает, что первобытный синкретизм носил в основном "идеологический" характер, а в отношении искусств и родов поэзии был не синкретизм в собственном смысле слова (т. е. не развернутое единство), а скорее тесная связь различных "жанров", объединенная единством мифологических тем: о том же герое "времени сновидений" рассказывают, поют, танцуют и делают рисунки охрой на песке и скалах, причем совсем не обязательно одновременно, не обязательно в рамках одного обрядового действа. Специфика различных искусств и родов поэзии хорошо выявляется, например, при сравнительном анализе записанных К. Штреловом, а также Спенсером и Гилленом мифов, песен, танцев аранда или записанных Берндтом мифов, песен и танцев из круга "Кунапипи".