Микрорассказ

Друг мой спустился по лесенке и там, внизу, на пороге вдруг стал другим — неузнаваемо другим. Но другой существовал всегда. Не знаю, понимал ли это мой друг, знал ли, что это бывает заметно, или ни о чем не подозревал.

Другого я увидел сверху, провожая друга: едва он ступил на порог, я отчетливо увидел того. Непривычный ракурс исказил черты до безобразия, до дрожи. Мне стало не по себе.

Другой ничем не походил на моего друга. Фокус сбился, смял лицо и залил его чернотой — так меняют человека только пламя, гроб и часовня, где молятся за упокой. Трижды сгущенная, непостижимая горестная тьма. Такая же немыслимая и такая же неоспоримая, как тот, другой.

Друг приходил, мы говорили, смеялись, размышляли. Он, как всегда, резкий, шумный, экстравагантный, я — восторженно-пылкий. И я забывал о другом. Но когда я провожал друга, когда он спускался по лесенке, там, на пороге, всего на один миг предательский ракурс вычерчивал профиль другого. И они исчезали — оба.

Хуан Рамон Хименес (Juan Ramon Jiménez; 1881–1958) — испанский поэт. Лауреат Нобелевской премии (1956).

Пять придворных дам — пять воплощений поэзии и прелести, — увидав таинственного юного странника, гостя из дальних стран, влюбились без памяти. И окружили его хороводом потаенной нежности и любви. Но юноша, ничего не замечая, бродил по саду, предаваясь мечтам о дочке садовника — крепко сбитой, дочерна загорелой девушке, — вовсе не красавице, но, впрочем, и не дурнушке. Обнаружив эту привязанность, дамы вознегодовали и замыслили погубить селянку, для чего отправились в сад, где и нашли ее уже бездыханной. Светлая душистая улыбка озаряла ее лицо, а на скамейке, с которой вспорхнула бабочка, осталось лишь платье юного странника.

Федерико Гарсиа Лорка (Federico Garcia Lorca; 1898–1936) — испанский поэт, драматург, музыкант, художник-график.

Было это в незапамятные времена. Некий скульптор сопровождал всесильного деспота в его прогулке по дворцовым садам. Они миновали миртовый лабиринт Выдающихся Чужеземцев и, покидая аллею Обезглавленных Мудрецов, остановились на лужайке перед последней работой скульптора — фонтаном «Наяда». Мастер, упоенный красотой своего творения, с восторгом пустился в пространные технические объяснения, но вдруг заметил, что на безупречные черты его спутника легла грозная тень. Он легко прочел мысль тирана: «Как же так? — размышлял тот, — этот жалкий человечишка способен сотворить то, что не под силу мне, отцу народов?»

В этот миг маленькая пташка, пившая воду в фонтане, с шумом вспорхнула ввысь, и скульптора осенила спасительная мысль: «Воистину никчемные существа эти пичужки, — почтительно обратился он к своему господину, — однако, надо признать, летают они все-таки лучше нас!»