Миллион - страница 62
— А вот извольте спросить сами! — любезно отозвался князь, указывая на отворяющиеся двери…
На пороге показалась маленькая фигурка в светло-голубом платье с вырезным лифом и матово-серым вуалем на голове.
— Княжна Эмете!.. Пожалуйте! — сказал Потемкин.
Красивая фигурка приблизилась.
— Это ли княжна, господин Зубов?
— Это. Да… — пробурчал молодой человек.
— Ну, винися… Шельма! — рассмеялся князь… — Буде скоморошествовать-то. Довольно у тебя ручки-то лизали разные старые и молодые! Иди-ка на расправу… Говори… Княжна ты или нет… Персидская?..
— Нет, ваша светлость! — вымолвила фигурка, косясь на толпу с румяным от смущения лицом…
— Верите ли вы, господин Зубов… — обернулся князь.
Зубов стоял уже не смущенный и насмешливо улыбался.
— Если она, эта девушка, сама говорит, что она не княжна, — отозвался он умышленно развязно, — то, конечно, я должен верить… Но, извините, я не понимаю главного.
— Чего же?
— Остроты, князь. Остроты во всей вашей шутке. Разума и цели в машкераде.
— Как тоись?..
— В чем же ваша проучка самозванца маркиза или шутка над всеми… Выдать прелестную девочку за княжну персидскую и дать влюбиться музыканту, чтобы потом ее у него отнять. Ему больно. Да. Но извините… — надменно смеясь, выговорил Зубов, обращаясь как бы ко всем. — Peu de seul[87], как говорят французы.
— А я так боюсь, Платон Александрыч, что я пересолил…
— Мало потому, что если это не княжна, то, во всяком случае, прелестная девушка, умная!
— Да, но в этаких на святках не влюбляются, а тут многие врезались, руки целовали и, более того, обнимали да чмокали… Ну, буде… Конец машкераду! Княжна… Шельма! Раздевайся!..
Раздалось несколько восклицаний, так как на глазах у всех маленькая фигурка начала послушно и быстро расстегивать лиф платья.
— Что вы делаете, князь! — прошептал в изумлении и негодовании Зубов.
— Хочу вам в его настоящем виде калмычка показать…
— Калмычка?
— Кал-мы-чка!.. — протянул князь. — Пока так…
Маленькое существо быстро побросало уже на пол всю свою одежду и вуаль, и, когда платье съехало на пол, вышел из круга складок в красной куртке и шальварах прелестный мальчик, но при этом, уже и сам невольно смеясь, застегнул ворот на голой груди, которая была открыта под вырезом женского платья. В зале пошел гул сотни голосов.
— Честь имею представить! — сказал князь, обращаясь ко всем. — Калмык, по имени — Саркиз. Зацеловали беднягу. Да чуть было не обвенчали и храм христианский не опоганили. Спасибо моим молодцам, что вовремя Саркизку арестовали… А вам, Платон Александрович, спасибо за добровольное участие в машкераде. С вами веселее вышло. Честь имею кланяться…
XVII
— Слышали о потемкинской мороке?
— Слышал, да в толк не возьму.
— Чудеса в решете. Ну и афронт для всех тоже не последний!..
— Калмык. Простой, тоись, калмык, сказывают?
— Калмык — Саркизом звать. Настоящий. Из Астрахани! Привезен был нарочито для машкерада этого и мороки. Выбирали по всем базарам самого красивого, какой найдется. Ну и нашли! Сей чудодей захочет птичьего молока и сухой воды — ему достанут…
— Слышали? Персияне-то наемные были из Москвы и тоже обморочены были. Им сказали, что свита принцессы в дороге застряла, а их на время берут. Они сами почитали ее… Тьфу! Его почитали за княжну персидскую. Ну и служили верой и правдой. Только дивились, что княжна по-ихнему ни бельмеса не знает. Да жалованье хорошее мешало им очень-то дивиться да ахать и болтать. А две бабы-то, сказывают, и вовсе русские были. За то они обе и молчали завсегда…
— Послушайте. Что же это?! Калмык-то князев?!
— Что ж! С жиру бесится!
— Да ведь это невежество. И не дворянский совсем поступок, воля ваша! Что ж это за времяпрепровождение?!
— Да и не смешно. Озорничество одно. А остроты никакой тут…
— Ума нет простого, не токмо остроты. Благоприличия нет… Уважения к своему сословию…
— Одно слово: развращенность и повреждение нравов.
— А ведь князь Хованов попался. Руки целовал каждодневно.
— Ну, ему, старому, поделом!
— А Зубов-то? Зубов?
Зубов был взбешен, конечно, более всех и поклялся отомстить. Но не по-российски — смехом и морокой, а, как говорил князь, — по-английски, т. е. злом, а не шуткой. Зубов готовил князю удар в самое сердце.