Милый, дорогой, любимый, единственный… - страница 12
— А как же ребенок? — не выдержал Вадим.
— Не знаю. Можно его якобы к бабушке, можно сказать, что заболел, помер. Что вы ко мне привязались? Я, что ли, украла?
— Беситесь вы, милые, с жиру, — не по протоколу сказал капитан. — Тряпки, магнитофоны, рестораны, машины — настоящей жизни не видите! А еще про настоящую любовь рассказываете.
— А у вас любовь только для нищих, — сказала девушка. — Если квартиры нет, денег нет — это любви в помощь. Если женщина, как чучело одета, от нее рублевыми духами пахнет — значит, она настоящий человек…
— Не все девушки такие, как вы.
— Все женщины одинаковы, — сказала девушка. — Ой, что я вам доказываю…
— Вы знаете человека, которого она должна была встретить в аэропорту?
— Видела.
— Фамилия?
— Зачем мне его фамилия? Саша и Саша… В автосервисе работает…
Она подписала протокол и вышла, не попрощавшись.
— У него жена больная, — брякнул Вадим. — Гонками занимался. Невысокий.
Капитан подвинул протокол:
— Подпишите вот здесь…
Вадим подписал.
— Идите. В следующий раз будьте умнее. Мог бы, конечно, подержать ночку…
Вадим не уходил.
— Я насчет этой Ксении, — сказал он. — Я ее не защищаю, конечно…
— Влюбился что ли?
— Нет. Но вы ж сами все время говорите, что надо не карать, а воспитывать.
— А что же вы не воспитываете, Сарохтин? — сказал капитан. — Вот вы — начальник участка. Тоже, наверно, молодежи полно… Учите!
— Чему? — поморщился Вадим. — Трудностям? Это мы можем. Академики трудностей! А кто их в легкой жизни порядочными быть научит?! Дядя? Вот их дяденьки и учат!..
Такой вечер давно должен был кончиться, но он тянулся, как сон во сне. Вроде оно все улаживалось, шло к концу — и опять начиналось сначала. Вадим вышел от инспектора, увидел двух стариков и сразу понял, что это родители. Мать была обычная женщина, в горе испуганная, жалкая. Но сердце схватывало, глядя на сильного, скрученного от стыда и бешенства отца Ксении.
— Что, котяра, смотришь? — без выражения сказал он Вадиму. — Мало вам, сволочи! Суки драные!
Вадим отвечать не стал — нечего да и бесполезно. Мать испугалась, что они схватятся, загородила Вадима.
— Сеня! Сенечка! — успокаивала мужа. — Он ведь ничего, ни при чем. Просто человек…
— Все они!.. — просипел отец, и черные каменные его руки сцепились одна с другой. — Всех их! Каждого! Твари поганые! Свиньи! Свиньи, свиньи!
Мать подтолкнула Вадима к выходу.
На улице стояла перед ним — маленькая, толстая, слабая, гладила куртку на его груди, плечах, успокаивала, выпрашивала.
— Вы уж, паренек, за нее постойте. Ведь она в школе отличницей была…
Хоть бы она ревела, честное слово! А то какой-то клёкот вырвался из ее груди, и мать испуганно закрыла рот ладонью.
— И вот, — она вытащила твердый конверт, — он очень влиятельный, он все может. С квартирой нам помогал… Тут адрес, все… Это я у нее нашла, наверно, отправлять хотела, так и лежало в книжке… Пожалуйста, попросите его. Вот, мол, и мать с отцом мучаются… Ведь он виноват.
— Честно, — сказал Вадим, — таких, как ваша Ксения, — надо!..
— Так ведь живая, — простонала мать, — застрелите ее, если уж она такая… Вот гляньте, вот гляньте…
Она дрожащими руками вытащила из конверта фотографию Ксении, с трудом разбирая, прочла на обороте:
— «Ми-лому… милому, дорогому, любимому, единственному, неповторимому!..» Убейте ее!
Он ехал в полном отупении. Мысли были короткие, разные и никак не соединялись во что-нибудь порядочное. Опомнился от милицейского свистка:
— С какой скоростью шел? — спросил милиционер.
— Шестьдесят, — по привычке сказал он.
— Сто десять, не хочешь?
— Да коли ты!.. — не выдержал он. — Чё телишься?
— Поговори!
— Извините, — сказал Вадим и забрал проколотый талон.
Сначала он поехал в прежнем направлении. Потом, зло заваливая машину на бок, развернулся и помчал в противоположную сторону. Милиционер проводил его строгим взглядом.
Дом и квартиру он нашел сразу — район был знакомый, неподалеку от центра. Он не поехал лифтом на третий этаж, специально шел по ступеням — тянул время перед неприятным визитом.
После звонка дверь открыли сразу, он не успел собраться и растерялся. Женщина, открывшая дверь, ждала совершенно другого человека — недоуменно, испуганно смотрела на него.