Мимо течет Дунай - страница 34

стр.

Она сказала «покойной ночи» голосом, от которого у меня мурашки пробежали по спине, и вышла из комнаты стремительно, но неуверенно, как слепая.

— Стелла скверно выглядит, — сказала я Рихарду.

Рихард пожал плечами.

— Бог знает, где ее носит. Я вздохну с облегчением, когда она вернется к матери. Слишком это большая ответственность. У нас решительно нет времени всерьез заниматься ею.

Я промолчала, да и что было отвечать? Свет лампы озарял его гладко выбритое, цветущее лицо, а когда я наклонилась к нему с чашкой чаю, мне ударил в нос нежный, незнакомый аромат. Потом, когда я сидела за столом против Рихарда, созерцая невозмутимое спокойствие на его лице, и думала, как, должно быть, рыдает в эту минуту Стелла на своей постели, меня захлестнула волна дурноты. Нет, это невозможно, думала я, так не бывает. А в душе сознавала, что очень даже возможно, что просто я не способна это понять.

Когда мы наконец легли, было совсем поздно.

На другой день Стелла вернулась с занятий уже в четыре и сразу заперлась у себя. Она не вышла к ужину, и я отнесла ей чай и булочки прямо в комнату. Она лежала бледная как смерть, ее искусанные губы были красней обычного и словно распухли. Она пробормотала что-то насчет ужасной головной боли и отвернулась лицом к стене. Я дала ей таблетку и вышла. На другой день она тоже не встала, от еды отказалась и все время пролежала лицом к стене. Температура у нее была нормальная, пульс тоже. Когда она снова встала и пошла на занятия, это был уже совсем другой человек. Она почти не показывалась у нас в гостиной, большую часть дня лежала, а вид у нее порой делался просто безумный. Я по-прежнему ни о чем не расспрашивала, боясь того, что мне предстоит услышать в ответ. Я по наивности все еще считала себя — а тем самым и Вольфганга — непричастной к темным махинациям Рихарда. Я искренне, от всей души сострадала Стелле, когда видела ее красивое лицо с выражением немой, иступленной боли, но не желала разрушать стену, которая покамест отделяла меня от этой боли.

Как-то днем я пригласила Стеллу съездить в город, надеясь хоть немножко ее развлечь. Мы сделали кой-какие покупки, причем Стелла в своем теперешнем безумном состоянии едва ли сознавала, где она и что с ней, а я держалась неуверенно, неловко и даже чуть брезгливо. Я заметила, что люди оборачиваются нам вслед, и поспешила затащить Стеллу в кафе, где Рихард порой встречается со своими партнерами по шахматам. Мне было до жути не по себе подле этой ходячей богини скорби, я с радостью стукнула бы ее, чтобы вывести из транса.

— Стелла, — резко сказала я, — слушай, Стелла. — Она не слушала. Выкатив глаза от ужаса, она смотрела куда-то мимо. Я посмотрела туда же и увидела, как за соседним столиком кто-то мне поклонился. Это был знакомый Рихарда, некий доктор В., гинеколог, у него кабинет недалеко от приемной Рихарда. Рихард в свое время был у В. адвокатом, когда тот разводился, и лихо выиграл дело. В. однажды надумал избавиться от жены и подстроил все так, чтобы ее застали с одним из его приятелей — конечно, с согласия последнего. Этот фокус не им придуман, все знали, как было дело, и хихикали у него за спиной. Тем не менее В., как обманутый супруг, легко получил развод, и его даже не обязали платить алименты.

Всякий раз, когда я вижу этого человека, меня тошнит. Теперь Стелла уставилась в свою чашку. Я заплатила и сказала:

— Пойдем.

Она кивнула и поднялась. На улице я взяла ее под руку и заметила, как она дрожит.

Что же будет с этим большим и несчастным ребенком, который поручен моим заботам? От гнева и стыда кровь прихлынула к моему сердцу. Но я молчала. Когда мы пришли домой, я велела Стелле немедля лечь и дала ей какое-то из моих снотворных. Она с благодарностью поглядела на меня и прижалась щекой к моей руке. Но я быстро отдернула руку. И в самом деле у Стеллы не было никаких оснований испытывать ко мне благодарность.

Рихард вернулся домой в отменном настроении. У него были темно-голубые, влажные, возбужденные глаза. Он чмокнул меня в щеку, и я про себя подивилась, что мне не противно.

— Где ты пропадала весь день? — бодро-весело спросил он.