Минус шесть - страница 17
Члены домкома переглянулись: кто крякнул, кто ахнул, кто спросил: как так?
Фишбейн придвинул к Доде чернильницу и сказал:
— Пиши протокол! Слушали: во-первых, о назначении коменданта. Постановили: приветствовать назначение коменданта и созвать общее собрание для доклада о финансовом положении дома. Так. Может быть, кто-нибудь выскажется? Хорошо! Пиши — во-вторых, об уборке двора, лестниц и помойки. Постановили: обратить внимание т. Хухрина на несвоевременный вывоз помоев и снега и рассчитать дворника в случае его дальнейшего боления. Есть другое предложение? Хорошо! Пиши — в третьих…
Кто не помнит, как трогательно прощалась Москва с первым старостой республики? Фишбейн тоже побывал в Доме Союзов, посмотрел на чернобородого Свердлова и потом пожимал плечами:
— Не понимаю, из-за чего такое волнение? Такой парад? Лежит себе еврей, как все евреи!
Фишбейн был в плохом настроении: он обменял советские деньги на доллары и не знал, куда их положить. Он боялся держать такую уйму денег дома. Не носить же доллары с собой в чемодане?
И Фишбейн решил купить на доллары крупный бриллиант. Его можно было спрятать куда угодно, например: запечь в халу, положить в песок-сахар, засунуть под паркет, и, вообще, для бриллианта находилась тысяча мест. Фишбейн обошел знакомых, послал на разведку рэб Залмана, и все без толку. Фишбейн спал и во сне видел крупный бриллиант, а потом и спать перестал: вставал ночью, открывал чемодан, перебирал доллары, и они, как зеленые змеи, кишели под руками. Цецилия умоляла его:
— Ты совсем, как лунатик. Ходишь, ходишь, что ты ходишь? Товар тебя беспокоит, советские бумажки беспокоят, доллары беспокоят, — когда ты успокоишься?
— Рыбка, не волнуй себя! Когда я получу камень, я успокоюсь! Мне рассказывали, что одна женщина засунула бриллиант в причинное место и ехала с бриллиантом три месяца!
На службе у Фишбейна спрашивали, почему у него нездоровый вид. Он жаловался на желудок и на малокровие. Его уговаривали не утомлять себя, начальники «Центроткани» отпускали его домой, и он отправлялся на поиски камня. Петька Лавров, который начинал работать золотом и бриллиантами, вызвался проводить Фишбейна к доктору Карасику. Фишбейн впервые слышал эту фамилию: что общего между гинекологом и бриллиантами? Доктор жил на Петровке, — потерять час, когда уже столько времени потеряно, — куда не шло! И Фишбейн последовал за Петькой.
На двери была прибита белая, эмалированная дощечка, на ней были указаны дни и часы приема. Горничная провела их в приемную. На стенах приемной висели картины, портреты артистов и групповые снимки. Посредине комнаты стоял круглый столик с газетами, графином с водой и двумя стаканами. Вокруг стола и вдоль стен на кожаных стульях сидели пациенты.
Доктор Карасик — худой, высокий, сутулый — вышел, повертел головой, словно она сидела на винте, и остановился перед пациентами:
— В первый раз? Пожалуйста, в кабинет! Вы за ответом? Подождите! Не могу, не могу! Вы пришли ко мне, а не я к вам!
Петька — старый пациент Карасика — взял Фишбейна в кабинет. Арон Соломонович увидал на столе стетоскоп, докторский молоточек, плессиметр; на стене — карты: „Анатомия половых органов“, „Воспалительные процессы матки“ и „Положение плода при внематочной беременности“.
У окна стояло гинекологическое кресло, рядом — умывальник, в углу — американский шкаф с книгами.
Доктор начал прием:
— Что у вас?
— Кулон пять с четвертью!
— Покажите!
Доктор вставил в глаз лупу, осмотрел кулон и поставил диагноз:
— Справа третий камешек с водичкой!
Пациент схватил кулон, поднес к глазам, побожился, что камешек без порока; но доктор уже говорил с другим. Карасик одинаково хорошо разбирался в образцах соли и каракуля, в платине и валенках, в аннулированных николаевках и ордерах на обувь. Цену назначал, как топором отрубал, — ни больше, ни меньше, хоть из кожи вон вылезай! Кто знал его, тот и не вылезал: покорно спрашивал: когда деньги? Доктор вынимал блок-нот, чиркал карандашиком, отвечал: завтра, послезавтра, днем, вечером, ночью, — и пожимал руку: сделано!
— Вы с чем?
Петька показал глазами на Фишбейна: