Минута жизни - страница 2
Николай переложил в нагрудные карманы две обоймы — весь запас, по привычке потёр прицел рукавом.
Осторожно приподнялся, раздвинул пшеницу. В густой пыли различил три танка и четыре грузовика с пехотой.
— Любаша, слышь, Любаша, — позвал Николай.
Санька тоже смотрел вперёд. И думал, что передним сегодня повезло, как никогда…
Первый танк загорелся…
Немцы повернули назад, забарабанил крупнокалиберный пулемёт. Николай, тщательно прицелившись, два раза выстрелил по передней машине.
Пехота метнулась к пшеничному полю, а два танка, разобравшись что к чему, пошли к саду, огибая дорогу.
Николай повернулся и осторожно привстал вровень с колосьями. Поодаль, над жёлтой замершей пшеницей, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, плыла чёрная наклонённая пушка.
Первый снаряд разорвался около сада. Второй пролетел через дорогу. Сзади за спиной Николая быстро зашуршала пшеница.
— Отходи к саду! — послышался испуганный голос Любченко.
— Куда вы, ребята? — донёсся голос взводного.
Николай видит, как взводный поднялся в полный рост. Николай отрывается от земли и согнувшись бежит к саду.
— За Родину! За…
Николай, остановленный криком, оборачивается. Навстречу танку, вышедшему на просёлок, бежит взводный. Левой рукой он загребает воздух, правая рука с револьвером высоко вскинута над головой. Николай видит, как младший лейтенант успевает дважды ударить кулаком по чёрному лбу танка. В ту же секунду Николай оседает в пшеницу и с колена стреляет в чернеющий прямоугольник открытого переднего люка. Танк резко останавливается, Николай, петляя, бежит к саду. Сейчас должно что-то случиться, ну вот сейчас… Почему так непослушны ноги?
Пуля обжигает правую руку, пальцы разжались и выпустили винтовку. Николай падает и ползком добирается до канавы.
— Скорей, телепень! — кричит Любченко и тянет его за собой по канаве сквозь густой чапыжник[2]. Ветки бьют по лицу, но Николай не чувствует этого. Гул стоит в ушах, кувалдой бьётся в груди сердце.
— Не могу! Передохнём!..
Режет глаза быстрый пот. Неожиданно канава кончается, и они сворачивают в сад. Пробежав ещё немного, падают на жаркую землю. Выстрелы доносятся всё реже, и скоро всё затихает. Тогда они молча идут по саду. Останавливаются у шалаша, видно, тут жил колхозный сторож. Курень из свежего сена, в серёдке тоже сено, по углам насыпаны уже начавшие гнить яблоки.
Тишина. Только оса жужжит равномерно, мирно. Да чудной незнакомый дух лежалых путимок.
— Я сейчас… — говорит Николай и засыпает…
…Тук, — падает на землю яблоко рядом где-то. И ещё падает, и ещё…. Ветерок лениво колыхнулся над головой, Санька приподнялся — никого.
— Чуешь, не спи…
Из куреня они вышли под вечер, когда жара малость спала.
Пить! Рука одеревенела и будто лишняя, чужая висит вдоль тела. Откуда-то потянуло острым дымом жнивья. Они постояли, посмотрели туда, где утром шёл бой. Стали спускаться в низину к высоким осокорям. Тут из-за старой, заботливо побеленной яблони им что-то крикнули. Один немец, стоя на четвереньках, нагребал в пятнистый рюкзак большие краснощёкие яблоки, другой, полулёжа, из-под руки навёл на них автомат.
— Ну вот и кончились мои мучения, — сказал Сашок, отчаянно рванул на груди гимнастёрку и пошёл на немца.
А Николай стоял как вкопанный. Голова его опустилась, глаза были закрыты. Не видно, что там у него на лице. Ждал. Тело враз обмякло, отяжелело. Выстрела всё ещё не было. Показалось, что стоит он вот так с опущенной низко головой очень давно. Будто кто-то поставил его так.
Потом шатнулся, поднял голову, разлепил тяжёлые веки. Всё качнулось, поплыло перед ним.
Он различил Сашка, идущего медленно-медленно, как по вязкому болотцу. Винтовка висела за спиной, как палка.
— Сашок! А я?
Николай побежал, отрывая от земли чугунные ноги, цепляясь каблуками за траву. Раненая рука моталась, неестественно отлетая в сторону. Боли не было.
— Стреляйте же, гады! — крикнул он. Догнал Сашка, схватился здоровой рукой за винтовку, дёрнул влево.
— Пуф! — крикнул немец, наводя автомат. — Пуф! — крикнул он второй раз, смешно надувая щёки, и бросил в Николая яблоком. Попал в голову.