Мир - страница 13

К похоронам он успел в последний момент. Еду уже убрали со стола, лишь звонарь по-прежнему сидел и ел — он только что пришёл. Старый Саломон, отец покойного, иногда подходил к нему и просил угощаться на здоровье. На нём не было никаких признаков горя — каким Саломон был всегда, таким оставался и сегодня. Бедный, бесчувственный старик! Если даже это его не трогает…

А в комнате было тихо. Тихо как в церкви. Люди склонили головы в горьких раздумьях, то там, то здесь слышались вздохи. Тяжёлый, удушливый запах стоял в доме — запах еды, трупный запах, дым горящего ладана. Зеркала, как и всё, что отражало свет, были, по обычаю, завешаны белыми простынями; над ними висели венки, сплетённые из листьев толокнянки. Часы в комнате были остановлены. Жена Наполеона с другими женщинами сидела в другой комнате; Эноку казалось, что он слышит оттуда плач. Сам Энок отыскал себе место у нижнего края стола; там он и сидел, подперев голову ладонью, и смотрел исподлобья. Его хотели покормить, но он коротко и решительно отказался. Есть ему не хотелось — хотелось только побыть здесь. Быть может, он захворал? — «Нет». — «Однако ты выглядишь нездоровым, Энок!»

Звонарь покончил с едой. Вошёл человек с двумя скамеечками, поставил их на пол недалеко друг от друга; между ними натянули простыню. Эноку было тоскливо и страшно; в ушах звенело, перед глазами мелькали чёрные пятна. Из сеней донёсся глухой шум, тяжёлые и нетвёрдые шаги — несли покойника.

Шестеро мужчин внесли длинный чёрный гроб и установили его на скамейки, словно на пьедестал.

Подняли крышку. Кто-то из женщин снял покрывало с Лица и рук покойного. Многие испуганно шарахнулись, послышались вздохи и бормотание. Энок не смел глядеть на мертвеца.

Ему почудился запах серы. Голова кружилась.

…Там лежал Наполеон.

Он выглядел так, как обычно выглядят мертвецы. Худой и бледный, неестественно вытянутый; суставы рук тонкие, как спички. Лицо в синеватых пятнах, большой нос крупнее, чем обычно, сильно изогнутый. В лице его не было ни страха, ни успокоения, — ничего; он словно был покрыт слоем пыли. С глуповатым, беспечным выражением на лице Наполеон лежал так, будто ничего и не случилось. Энок приподнялся — он хотел получше разглядеть покойника. Но тотчас же на мертвеца натянули покрывало, и гроб закрыли. Хорошо, что мёртвые не могут кричать…

Тяжёлые удары молотка гулко разнеслись по всему дому. На крышку гроба установили две зажжённых свечи. Звонарь — молодой, стройный парень в высоких сапогах и длинном плаще — встал у изголовья, держа в одной руке шляпу, в другой — Псалтирь; он выглядел сосредоточенным и торжественным. «Во имя Иисуса».

Полились звуки псалма, того, что обычно исполнялся в День всех святых[26] и во время похорон. Сама мелодия звучала изумительно: печально и жалобно, но в то же время очень мягко; она утешала и укрепляла дух, возносясь в молитве к Господу, нежная и доверительная:

А за окном гремел и шумел ветер. Длинные тяжёлые капли стучали по стеклу. Небо потемнело, опустился сумрак, свечи на крышке гроба горели желтоватым мертвенным светом.

Медленно и торжественно звучал псалом мягкой, эоловой мелодией, и с каждым куплетом он становился мягче, нежнее, всё больше и больше полнясь надеждой, пока слова и мелодия не сплелись в манящем небесном сновидении.

У нижнего края стола послышался стон; некоторые посмотрели на Энока Хове — он был очень бледен. Его чёрные волосы, потные и мокрые, прилипли ко лбу.

Унесли свечи. Шестеро мужчин подняли гроб. Звонарь надел шляпу и, распевая, направился к выходу. Следом несли покойника, а за гробом неспешно выходила вся похоронная процессия.