Мир - страница 15
От безысходнейшей нужды взывал он к Господу: неужели нет ему спасения? Неужели Иисус не сжалится над ним, не помолится за него? Энок не просил, чтобы его пустили в рай. Он не надеялся попасть в число святых; ему только бы найти местечко у входа в рай; только бы укрыться в уголке, чтобы чувствовать себя спокойно; да, только бы Господь снял с него кровавый грех, облегчил его тяжесть, даровал покой душе и отнял страх — и пусть потом делает с Эноком что угодно. Эноку всё едино. «Но — помоги, помоги мне; не дай мне сгинуть, Господи, спаси меня; я погибаю!»
Странно: Энок не знал, где он, — в своём теле или вне его; но это был не сон. И он видел… видел…
Небо было чёрным, как земля. Море ходило ходуном. Все корабли и лодки были выброшены на сушу, разбитые вдребезги. Левиафан резвился, подобный киту-исполину, из глаз его струилось пламя, из пасти — дым. И чей-то голос возвестил миру: «Совершилось!»[29]
И тут огромный столп огня вспыхнул на севере. И вскипело море жёлтым потоком, и зашумело, как тысячи громов. Энок испугался и отвернулся; тут вспыхнули огни в восточной стороне неба и в горах. Горели Водалскюлла и Скарефьелль; одна вершина за другой вспыхивали и рассыпались, а из бездонных пропастей и глубин вырывались гигантские жёлтые сполохи. Снова обернулся Энок и узрел в смертельном ужасе, как поднимается дым над морем. Плотная чёрная завеса, словно от горящего вереска. И жуткое пламя доходило до облаков, похожее на парус, сорвавшийся с мачты. И тотчас разверзлись небеса. И ушла из-под ног земля, но всё так же бушевало пламя повсюду…
Энок в беспамятстве почувствовал, как оседает, и издал долгий протяжный крик. Сквозь океан пламени явился дьявол — он плыл, словно чёрный кит, и разевал, разевал свою пасть. И тут Энок призвал Иисуса. В тот самый миг он ухватился за чью-то руку. Кажется, это была всего лишь рука. Но в ней зияла кровавая рана, как будто она была пробита гвоздём…
В кухне Анна услышала крик, такой жуткий, что кровь застыла в жилах. Колени её подгибались, она едва не съехала на пол. Опять донеслись крики; Анна совладала с собой и протиснулась в спальню. Энок так же лежал, укрывшись подушкой, и стонал. Должно быть, ему привиделся кошмарный сон. Но теперь он, кажется, затих. Анна стояла у постели в ужасе и оцепенении, не в силах произнести ни звука; долго прислушивалась, пока не удостоверилась, что Энок успокоился. Она вышла. Марта с малышами столпились у дверей.
— Отец болен? — спросил Гуннар.
— Я думаю, обошлось… Божьей помощью.
Они ушли на кухню, но дверь оставили незапертой. Анну бил озноб, она присела.
А Энок молился в спальне. Но молился не так, как раньше. Он исполнился надеждой, которая была сильнее всей дьявольской мощи, — ибо теперь он видел руку, пробитую гвоздём.
Наконец-то Господь смилостивился. Он, Энок, дождался ответа! То был явный знак, вне всякого сомнения. Бескрайнее умиротворение вливалось в его измученное сердце. Вся его душа воспламенилась в молитве; всё существо Энока полыхало огнём; в нём сгорали все грехи, страхи, сомнения и нужды. Он молился без слов, но от всего сердца.
Господь ниспослал ему дух, дух молитвы, и он заговорил в нём; и просветлел Энок, и очистился, и сердце его смягчилось и оттаяло.
Он чувствовал себя вновь сотворённым, родившимся вновь. Дьявол терял свою власть над ним, пятна грехов сходили с Энока, и Адам-прародитель угасал и умирал. Удивительно крепко и уверенно держался Энок за спасительную руку, которая грезилась ему до сих пор, а через рану, пробитую гвоздём, хлынуло в его успокоенное сердце море любви и смирения.
И когда окончил он свою радостную молитву — первую в жизни настоящую молитву, — то как никогда ясно и отчётливо запечатлелись в нём слова:
«Не отчаивайся, сын мой, отныне грехи твои прощены».
Энок поднялся.
Свершилось! Во мгновение ока он прожил целую жизнь. Великое чудо произошло: он уверовал.
Ошалевший и растерянный, но такой радостный, каким он себя ещё не помнил, опустился Энок на колени и запел. То был праздничный псалом Брорсона[30]: