Миръ и мiръ - страница 4

— Что делать? — переспросила она, едва осознавая происходящее. Та же пустота — и ужас — что и на прошлой неделе, овладевали ею.

— Да хоть бричку закладывать!

— Можно, наверно, — сказала Наташа, не отворачиваясь от окна.

Захарьич тяжёлыми шагами вышел из комнаты. Куда он пошёл? Не всё ли равно, если ничего уж не сделать?

Улица полнилась народом.

Летели со всех ног горожане — пока немного, но с каждою секундой всё больше становилось их. Мещанки в пёстрых одеждах собрались у крыльца одного из домов и, размахивая руками, обсуждали что-то. Уже показались экипажи — неуклюжий дормез катился по мостовой, и врассыпную разбегались от него люди. Яркая картинка, точно на лаковых шкатулках, разворачивалась театральным действием — трудно было поверить, что всё это происходит наяву.

Дым застилал небо. Оно чернело грозовой тучей, багровые всполохи временами окрашивали его, точно весь город предали геенне. Купола храма отражали языки пламени — ярко-оранжевые, казались они раскалёнными углями.

Наташа схватилась за кромку подоконника — так крепко, что выступали красные прожилки на сгибах пальцев.

Ядро влетело в дом напротив — пробило крышу. Жёлтую краску пронзила молния трещины, облачко пыли смешалось с чадом и пеплом. Наташа охнула, отшатнулась от окна и невольно взглянула на потолок.

Маленькая чёрная муха билась о стекло, и в перерывах между канонадами её жужжание звучало тихо и жалобно.

«Не вылетит, — подумала Наташа. — И я не уеду отсюда». Холодная испарина выступила на лбу: безысходностью и отчаянием веяло от этой догадки. Неужто — конец? И прекратится её жизнь? И ничего больше не будет — только вечная пустота, и холод, и покой?..

«Господи! — взмолилась она. — Ужели не изменить этого?» За что, в самом деле, выпало ей столько несчастий?

Она вдохнула и выдохнула, стараясь рассуждать более здраво, — но только ничего, кроме вопросов и стенаний не шло на ум.

— Бричка готова! — возвестил камердинер, войдя в комнату, и прибавил: — Скорее, кабы не слишком поздно было!

Наташа с трудом оторвала взгляд от окна и последовала за Захарьичем — как во сне, когда надобно скрываться от чудовища, а ноги едва повинуются тебе.

Нет ничего хуже езды на своих — на долги́х — лошадях в конце августа, да ещё и в открытом экипаже. Дорогу размывает, холодные капли дождя и брызги из-под колёс летят в лицо, и конца путешествия ждёшь уже не как подарка — как избавления от несправедливо наложенной кары.

Бричка снова увязла в грязи, дёрнулась и остановилась.

Захарьич и кучер кряхтели, ругались сдавленным шёпотом, высвобождали колесо из наполненной вязким месивом ямы. Если б не этот противный мелкий дождь, давно бы они добрались до дому! Если б не он, Наташа бы не продрогла и не простыла, и отяжелевшая голова не ныла бы так сильно.

А если б не треклятые перемены в её жизни — как было бы хорошо!

Роились воспоминания — навсегда ушедшее оживало в сердце, и красочные образы затмевали унылое настоящее.

…Четвёрка почтовых лошадей, мчащих карету в Петербург, туманным видением предстала перед Наташей. Несколько лет назад ехали они с отцом в столицу — благословенное время, беспечное, счастливое, далёкое.

Всё ей было в диковинку. Широкий бульвар с липовой аллеей посередине, по которому они гуляли чуть ли не каждый день, манил своею оживлённостью. Незнакомые лица — увидишь их на секунду и больше не встретишь — совсем не то, что выученные наизусть физиономии дворовых. Наташа смотрела на прохожих, оборачивалась и провожала их глазами; пусть их думают, что хотят о её воспитании — когда-то она ещё увидит эту бурлящую толпу?

…Алый бархат театрального занавеса поднимался, открывая просторную сцену. Музыка, оглушительно-громкая, обволакивала Наташу, унося ту в невиданные дали. Плакали скрипки, ликовали трубы, литавры бились, как сердце в минуту беспокойства. Дидло и Семёнова, Фингал и Федра, балеты, трагедии, водевили между ними — как не удивляться, как не восхищаться — и как позабыть теперь то, что, верно, никогда уж не повторится?

…Мириады янтарных огней, отражаясь в зеркалах, освещали бальную залу. Золотые подсвечники, золотые снурки на доломанах и эполеты, золочёная лепнина на стенах сияли лучами восходящего солнца, а беломраморные колонны устремлялись ввысь, и их капители казались совсем крохотными.