Мир крыльев - страница 28

Но времена изобилия кончились. Профессор, выходит, этого не понимает. Ладно, что Прохор заботится о нем. А случись какая беда, что Профессору останется делать? Помирать? И лучше бы на него не отвлекаться, не тратить силы.

А еще он думал, что все беды произошли от людей, которым сытно и хорошо жилось. Еще бы не хорошо. Получил приказ и знай себе выполняй. И конечно же, им не хотелось терять эту хорошую жизнь. Чего ради? Еще работать придется!

А нужны они были только тогда, когда государству (неважно какому), угрожала опасность вторжения. А как только опасности не было, они вроде бы и не у дела, вроде и ни к чему. Получается, для того чтобы им постоянно жить хорошо, нужна угроза. А если ее нет, то надо придумать. И они старались. А когда спохватились — оказалось поздно.

И неважно, кто первым начал и что было причиной. Важно теперь любой ценой выжить, но тут уж кому как повезет…

Так они и дошли до дома. Профессор прошмыгнул в дверь, а Прохор задержался. Из стены соседнего дома торчал человеческий нос. Подумав некоторое время, Прохор сообразил, чей, и тут Март, наконец, весь появился.

Прохор плюнул в тоске и взялся за ручку двери,

— Погоди, — крикнул Март, и Прохор замер. — Погоди, не уходи, дело есть. Я хочу сказать дело… Я хочу сказать тебе, что ты заблуждаешься. Пойми — это страшно. Это… Я теперь могу получить все, что пожелаю. Да дело не в том. Главное, что теперь мне не страшно. Очень здорово, когда тебе не страшно. Оказывается, я всю жизнь искал такое место. Погоди, не уходи… Хорошо, я трус. Но ты! Ты еще хуже, ты губишь Кроху и Пэт. Они умрут, и кто будет в этом виноват? А откуда ты знаешь, что все должно быть именно так? Может быть, мир призраков — шаг вперед, следующая ступень цивилизации! Откуда ты…

Прохор зашел в дом и тщательно запер входную дверь на засов.

На секунду лицо Марта появилось из ближайшей стены, исказилось гримасой то ли боли, то ли гнева и пропало.

Проходя мимо комнаты Торгаша, Прохор подумал, что и с ним что–то нечисто. Кто знает, может, Торгаш уже переметнулся к призракам, как, например, Март? Да нет, пожалуй, нет. Если в том мире каждый может получить все, что пожелает, что там делать Торгашу?

Пэт смазывала Кроху подсолнечным маслом. Он сидел на табурете совершенно голый, и хорошо было видно, что все его тело расцвечено какими–то странными разводами. Во многих местах кожа полопалась и отстала, повисая сухими лоскутками. Пэт смазывала эти места очень осторожно, поминутно поглаживая Кроху по голове и все время приговаривая что–нибудь ласковое. Когда Прохор вошел, она даже постаралась улыбнуться, но это у нее получилось настолько жалко и неестественно, что Прохор аж скрипнул зубами.

Пока Пэт одевала Кроху, он вынул из кармана пять яиц, найденных на берегу озера призраков и соорудил яичницу. И тут Пэт улыбнулась по–настоящему. Но все равно потом, когда они поели, она тихо–тихо, тоненьким–тоненьким голоском попросила:

— Прохор, ну, Прохор, может еще денек?.. Может, все еще повернется, чего не бывает? А? Прохор, ведь страшно же, давай еще подождем, а? Один день, один маленький денечек? Если лучше не станет, тогда… А, Прохор?

Прохор, который рассказывал Крохе, как весело стулья, шкафы, кушетки и прочая мебель прыгали в озеро призраков, сразу помрачнел, задумался, а потом сказал:

— Нет, Пэт. Нет, и не проси. А если будет поздно? Вдруг не успеем? Сама знаешь, как при чернавке, — скрутит и даже до озера донести не успеем. Нет, уже тянуть нельзя.

Пэт больше ничего не сказала, а стала готовиться ко сну. Они легли молча, словно чужие.

А Кроха уснул безмятежно и тихо, он еще не научился думать о завтрашнем дне, который казался такой невообразимой далью, что о ней и загадывать–то не стоило.

Прохор еще долго ворочался, но все же уснул.

Он проснулся, потому что понял: Пэт не спит. Провел рукой по ее щеке, ощутив нежный пушок и влажную полоску, начинавшуюся от глаза и сбегавшую ко рту. Задыхаясь от нежности и любви, он прижал ее к себе. Пэт заплакала, не таясь, и ему пришлось долго, бесконечно долго ее успокаивать и шептать нежные слова.