Мир наступил не сразу - страница 8
Манюшка с ходу рухнула на колени рядом с Великом и, протянув к нему руку, что-то вытащила из-за пазухи, нетерпеливо попросила:
— Швыдче раздели, а то моя ужака до смерси меня закусает!
У нее на ладони лежала скибка хлеба, а на ней розовый кружок колбасы. С одной стороны он был чуть-чуть надкусан — видно, борьба с ужакой была нелегкой. От колбасы тянуло тонким ароматным умопомрачительно вкусным запахом, и у Велика засосало в животе и дотекли слюни. Но глянув на страдающее Манюшкино лицо, он подумал, что двоим там только на зубок, только раздразнить аппетит, а девчонка заслуживает награды — выдержала такое испытание, чтоб только поделиться с ним, это ж надо, при ее-то ненасытной ужаке. Все ж колбасный запах был неотразим, и Велик откусил кусочек от розового кружка. Остальное протянул Манюшке.
— На, только не спеши глотать, а то и не узнаешь, что это за штука такая — колбаса.
Наконец дождались порожняка на Брянск. Грузились в вагон без крыши — в таких перевозят уголь. Пришлось бы помучиться: борта высокие, лезть по железным скобам неудобно, тяжело, с ношей за плечами — вдвойне. Помогла цыганка, та, что плясала у воинского эшелона. У нее барахла не было, только небольшой узелок.
В вагоне она устроилась рядом с ними.
— Я гляжу, вы одни, голуби, — сказала она певуче с чуть улавливаемым акцентом. — И я одна. Будем вместе, ладно?
Велик пожал плечами с притворным равнодушием.
— Места не купленные — где сидешь, там и твое.
На самом же деле ему было лестно, что вот такой интересный человек — взрослая красивая плясунья-цыганка попросилась к ним. Да и удобно — выяснилось, что она тоже едет до Навли, значит, и выгрузиться поможет, да и в дороге мало ли что может случиться — со взрослым надежнее.
К вечеру, уже в пути, пошел дождь. Толстые косые струи серебристо сверкали в лучах заходящего солнца.
— Как красиво, — сказала Милица — так звали цыганку.
Она спрятала свои густые черные волосы под жакетку, сняв ее с себя и накинув на голову. В темной глубине ее глаз как будто бушевала гроза — там время от времени вспыхивали молнии.
Велик тревожно отвел взгляд — эта бушующая глубина невольно засасывала.
— Красиво-то оно красиво, — озабоченно нахмурившись, откликнулся он, — только как бы нам без харчей не остаться. — И прикрыл собой сумку, где были хлеб и мука.
— Маня, подвигайся ко мне под жакетку, — позвала Милица.
Манюшка отчужденно отодвинулась.
— Не глиняная — не размоюсь.
Милица глянула на нее удивленно, но ничего не сказала.
Когда дождь кончился, сели ужинать. У Милицы в узелке нашлись четыре вареные картошины, и она выложила их на общий стол. Взамен Велик дал ей кусочек свиной тушенки. Хлебушко у каждого был свой.
— Что ж ты у солдат не взяла? — спросил Велик. — Стеснительность напала? А там здоровый сверток был!
— Харчей я всегда добуду. Я ведь цыганка. Погадаю на ручке — дадут чего-нибудь. А солдатам я не за плату танцевала… Эх, голубь, — вздохнула она. — Как побываешь на самом краю жизни да заглянешь туда, за этот край, дорожить ею начинаешь в сто раз больше. Они мне жизнь вернули — неужто для них станцевать жалко?
— Ты… у немцев побывала?
— Где я только, голубь, не побывала… Нас — весь табор — захватили недалеко от Карачева. — Стало уже совсем темно, лица ее не было видно, и только по паузам, которые она делала иногда, пытаясь справиться с волнением, и по вздрагивающему голосу можно было представить, что оно выражало.
— Больных и старых постреляли сразу, — рассказывала Милица, — а остальных погнали… Взять с собой ничего не дали, идти было легко. Трудно досталось, у кого грудные и совсем маленькие дети были. Все помогали им нести, но основное все-таки выпало им. Нас торопили, подгоняли прикладами, и скоро мы еле тащили ноги. У Нонки мальчик двухлетний запросился до ветру, она кое-как объяснила конвоиру, и он разрешил, а когда Данилко присел, подошел и стукнул его по головке прикладом. Мальчик так и ткнулся носом в землю. Нонка закричала и кинулась к нему, а немец полоснул по ней из автомата. Она упала рядом с сыном и задергалась. Так и остались лежать на картофельном поле голова к голове.