Мир сна - страница 4

Лэниген кивнул, и доктор продолжил:

— Итак, мы знаем о существовании вещей, поскольку наши чувства говорят нам об этом. А как нам проверить справедливость наших наблюдений? Только сравнивая их с чувственным восприятием других людей. Мы будем знать, что наши чувства нас не обманывают, если чувства других людей подтверждают существование предмета, о котором идёт речь.

Лэниген подумал немного и отметил:

— Следовательно, реальный мир — это просто набор сущностей, одинаково воспринимаемых разными людьми?

Самсон скривил губы и заявил:

— Я уже говорил, что не силён в метафизике, однако считаю это допустимым доказательством.

— Да… Но, доктор, предположим, что все наблюдатели ошибаются. Предположим, к примеру, наличие множества миров и реальностей, а не только одной. Предположим далее, что наблюдатель воспринимает лишь одну произвольно выбранную реальность из бесконечного ряда реальностей. Или предположим, сама природа единой реальности такова, что она способна меняться, а я каким-то образом воспринимаю её изменения.

Доктор Самсон вздохнул, вытащил небольшую зелёную летучую мышь, случайно залетевшую ему в пиджак, и рассеянно прихлопнул её линейкой.

— Если это так, — сказал он, — то я не могу опровергнуть ни одного из твоих предположений. Том, я считаю, что нам лучше ещё раз проанализировать весь твой сон.

Лэниген скривился.

— Мне бы действительно этого не хотелось. У меня такое чувство…

— Догадываюсь, что ты имеешь в виду, — улыбнувшись, произнёс Самсон. — Зато мы раз и навсегда либо докажем, либо опровергнем твои сомнения, не так ли?

— Видимо, да, — согласился Лэниген. Набравшись храбрости (а что ещё оставалось делать?) он начал: — Значит так: сон начинается… начинается…

От одного только воспоминания его сковал ужас — головокружительный, тошнотворный ужас. Лэниген пытался было встать с кушетки, но увидел нависшее над собой лицо доктора, блеснувшее металлом, услышал, как тот произнёс: «Попробуй расслабиться… подумай о чём-нибудь приятном», а затем либо Лэниген, либо мир, либо тот и другой вместе, умерли.

Лэниген и (или) мир вернулись к существованию. Какое-то время прошло, а может, и не прошло. Что-то, может, произошло, а может, и нет.

Лэниген приподнялся на кушетке и посмотрел на Самсона.

— Ну, как себя чувствуешь? — спросил доктор.

— Нормально, — ответил Лэниген, — Что случилось?

— Тебе было плохо, — сообщил Самсон. — Расслабься чуть-чуть.

Лэниген снова лёг и попытался успокоиться. Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниген зажмурился и сосчитал до двадцати. Потом осторожно открыл глаза. Доктор Самсон всё ещё писал. Лэниген оглядел комнату, насчитал пять картин, повторно пересчитал их, взглянул на зелёный ковёр и снова закрыл глаза. На этот раз он сосчитал до пятидесяти.

— Ну что, побеседуем? — закрывая тетрадь, спросил доктор Самсон.

— Нет, только не сейчас, — ответил Лэниген. (Пять картин, зелёный ковёр.)

— Как пожелаешь, — согласился доктор. — Я думаю, на сегодня хватит. Но если хочешь, можешь полежать в приёмной…

— Нет, благодарю, я лучше пойду домой, — отказался Лэниген. Он встал с кушетки, прошёл по зелёному ковру к двери, оглянулся, снова посмотрел на пять висящих на стене картин и на доктора Самсона, который ободряюще улыбался ему, после чего вышел в приёмную, дошёл до входной двери, вышел, прошёл по коридору, спустился по лестнице и оказался на улице.

Он шёл по улице и смотрел на деревья, на ветвях которых от лёгкого ветерка трепетали зелёные листья. По обеим сторонам улицы двигался поток машин. Небо оставалось голубым, и очевидно, было таким всё время.

Сон? Лэниген ущипнул себя. (Ущипнул свой сон?) И не проснулся. Тогда он вскрикнул. (Воображаемый крик?) И опять не проснулся.

Лэниген попал в свой, до мелочей узнаваемый, кошмар. Но на сей раз он длился много дольше, чем раньше. Следовательно, это больше не сон, (Ведь сон — просто краткодлящаяся жизнь, а жизнь — очень долгий сон.) Лэниген совершил переход из реальности в сон (или реальность перебросила в сон Лэнигена!). Невозможное стало возможным, просто став тем, что оно есть.

И тротуар ни разу не прогнулся под его ногами. И Первый Национальный Городской Банк находился там, где ему положено — он был здесь вчера, и будет завтра; гротескно лишённый возможностей, он больше никогда не станет пальцем, аэропланом или скелетом доисторического чудовища, а как был, так и останется угрюмым серым зданием из стали и бетона, сохраняющим бессмысленное существование в своей неизменности до тех пор, пока люди с разрушающей техникой не сломают его.