Миракулум - страница 6

— И о чем же этак книга? — с недоверием спросил Сомм.

— Жизнеописание одного вельможи, служившего при Аристе Втором и участвовавшего в войне. Сей муж отличился храбростью и смекалкой, отчего был приближен ко двору, награжден землями и стал супругом дальней родственницы короля. Многие мысли этого вельможи стали основой для военной науки в ведении битв или осад крепостей.

Тогда Соммнианс многозначительно хмыкнул, и ничего больше не сказал. Вот так постепенно раскрылось, что я знаю и помню языки — читаю на них, и говорю на тех, что еще в ходу в южных поселениях и восточных, знаю язык империи другого Берега, с кем мы сейчас и воюем, и знаю языки некоторых древних государств, чьи следы остались только в трудах научных, исторических и философских. Сомм, когда мы прибыли в Неук устроил мне настоящий экзамен в библиотеке, а потом познакомил с комендантом и устроил на службу.

— Привал? Не устала?

Голос оружейника вывел из воспоминаний. Солнце уже давно было высоко, мы ехали хоть и не спешно, но без остановки. Спина и ноги ныли от усталости, привыкшие больше к жесткому стулу, чем к седлу. Но я не просила о передышке, боясь показаться своему спутнику слишком слабой.

— Если сочтешь нужным.

— Тогда сделаем привал, как найдем подходящее место.

Лошади наши были плохи — под Аверсом была старая кобыла, которую я узнала по примечательной рыжей масти — она возила из ближайшего карьера возы с глиной для неукского гончара. А подо мной кобылка на которой еще вчера катался ключник замкового подворья, — лошадка не старая, только тощая и низкорослая. У крестьян в личном владении любая скотина редкость, а уж верховые лошади и подавно. Все в нашем облачении было скудным — и седла, и сбруя старые, походные сумки видавшие виды, котелки и фляги затертые.

Когда было выбрано место привала, и Аверс развязал котомки с едой, я вдруг решилась спросить его:

— А ты слышал что-нибудь про Змеиного Алхимика и его чуму?

— Слышал, — коротко ответил тот и протянул хлеб.

— Сомм рассказал мне вчера, что был ужален и заражен ею. Потому задержался в пути. Что это за страшная болезнь, смертельно опасная по его словам, но выглядел он хорошо.

Оружейник ненадолго задумался:

— Говорят она пришла к нам с того Берега. Сам Алхимик переправился в наши земли и долго его чума бродила по Побережью. Это не просто хворь, какие могут возникнуть в селениях или городах. Он сам выбирает людей, сам заколдовывает их. Лихорадка подкашивает человека сразу, на четыре дня человек уходит в глубокое забытье. Или отправляется куда-то дальше за пределы этого мира. Одно говорят — если человек оказывается достойным жизни, сильным духом и благородной души, он просыпается после — и на шее его остается печать Алхимика, черная змейка, свернувшаяся кольцом. А если ужаленный недостоин, слаб душой и много нагрешил в своей жизни, то умирает.

— Ты веришь в это?

— Я видел таких людей, и видел тех, кто умирал в муках. Если лекарь выжил, это о многом говорит. Таких зараженных на Побережье было не очень много, не как при настоящей чуме, но из них проснулись обратно совсем мало.

— А почему этого Алхимика не поймают? Как же служители храма смотрят на это?

— Его лица никогда не видно, это неизвестный человек. Встречался он только на малолюдных дорогах, только в темное время, известно лишь, что это всадница или всадник на темной лошади, в темных одеждах, укрытый длинным плащом с капюшоном. Но от том, что он призрак или морок речи никогда не было — всякий, кто еще успевал об этой встрече рассказать, клялись, что это живой человек. Служители считают его посланцем неба.

Такому я удивилась, а Аверс неспешно продолжал:

— Они говорят, что он прислан вестником этой воны. На Побережье Алхимик появился всего за несколько недель до начала вторжения с того Берега. Говорят, что он отбирает смелых и праведных, и отсеивает своей чумой недостойных. — По лицу оружейника промелькнула тень. — Чума касалась разных сословий. Сгорали в ней и вельможи, и горожане, и крестьяне. С меткой выживших я видел, как рыцарей, так и нищих. Однажды на улочке… мне чуть ли не под ноги кинулся старик в лохмотьях. Тело его было больным, глаза полуслепыми, он был пьян и грязен. Старик просил милостыни на хлеб, но было заметно, что жажда вина его мучала сильнее голода. И у него была на шее змейка. А вот днем позже по всему городу шла похоронная процессия — от чумы не выжил барон Динно. Много сделавший для города, строивший приюты и больницы, собравший ценную библиотеку, имевший большую семью. Город знал, любил и уважал одного из своих покровителей.