Мисс Кэрью - страница 16

Весь второй день я отдыхал в разрушенном сарае на дне заброшенного песчаного карьера, а вечером, чувствуя, что больше не могу поддерживать жизнь без подходящей пищи, спустился к крошечной рыбацкой деревушке на побережье внизу. К тому времени, как я добрался до ровной площадки, уже совсем стемнело. Я смело прошел мимо рыбацких домиков, встретив по дороге только старуху и маленького ребенка, и постучал в дверь кюре. Он сам открыл ее. Я рассказал свою историю в полудюжине слов. Добрый человек поверил и пожалел меня. Он дал мне еды и вина; старое пальто, чтобы заменить мою арестантскую куртку, и два или три франка, чтобы они помогли мне в дороге.

Я снова шел всю ту ночь и всю следующую, держась несколько ближе к побережью и прячась среди скал в дневное время. На пятое утро, оставив Антиб позади во время ночного марша, я вышел на берега Вара; пересек поток примерно в полумиле ниже деревянного моста; погрузился в сосновые леса на сардинской стороне границы; и лег отдохнуть на итальянской земле.

Как, хотя был в относительной безопасности, я все еще продолжал свое путешествие наименее посещаемыми путями; как я купил напильник в первой деревушке, до которой добрался, и освободился от железного ножного браслета; как, скрываясь в Ницце, пока у меня не выросла борода, я спросил дорогу в Геную; как в Генуе я бродил в порту, зарабатывая скудные средства к существованию любой случайной работой, какую только мог получить, и так прожил, каким-то образом, суровую зиму; как к ранней весне я работал на борту небольшого торговца, ходившего из Генуи во Фьюмичино, бросая якорь во всех портах вдоль побережья; и как, медленно поднимаясь по Тибру на барже, груженной маслом и вином, я высадился однажды мартовским вечером на набережной Рипетта в Риме; как все это происходило, и какие физические трудности я перенес за это время, у меня нет ни малейшего желания рассказывать подробно. Моей целью было добраться до Рима, и эта цель, наконец, была достигнута. В таком большом городе и на таком большом расстоянии от места моего заключения я был в безопасности. Я мог рассчитывать обратить свои таланты и образование к собственной пользе. Я мог даже найти друзей среди тех, кто стекались туда на пасхальные праздники. Полный надежд, я нашел скромное жилье по соседству с набережной, посвятил день или два наслаждению своей свободой и достопримечательностями Рима, а затем решил найти какую-нибудь постоянную работу.

Постоянную работу, любого рода, было не так легко получить. День за днем мои надежды таяли, а перспективы затуманивались. День за днем те несколько скуди, которые мне удалось скопить, таяли. Я думал получить должность клерка, или секретаря, или место в какой-нибудь публичной библиотеке. Не прошло и трех недель, как я бы с радостью подметал улицы. Наконец настал день, когда я не видел перед собой ничего, кроме голода; когда мой последний байокко был израсходован; когда мой домовладелец захлопнул дверь у меня перед носом, и я не знал, куда обратиться за едой или убежищем. Весь тот день я безнадежно бродил по улицам. Это была Страстная пятница. Церкви были увешаны черным, звонили колокола, а улицы были запружены людьми в трауре.

Каким бы изгоем я ни был, в ту ночь я спал под темной аркой возле театра Марцелла. Утро выдалось чудесным, и я, дрожа, выбрался на солнечный свет. Лежа, съежившись, у теплой стены, я не раз ловил себя на мысли: как долго стоит терпеть муки голода, и достаточно ли глубоки коричневые воды Тибра, чтобы утопить человека. Казалось, трудно умереть таким молодым. Мое будущее могло бы быть таким приятным, таким почетным. Тяжелая жизнь, которую я вел в последнее время, укрепила меня во всех отношениях, как физически, так и морально. Я стал выше ростом. Мои мышцы стали более развиты. Я был вдвое активнее, энергичнее, решительнее, чем год назад. И какая мне была польза от этого? Я должен умереть, а то, что я приобрел, могло поспособствовать лишь тому, чтобы я умирал еще тяжелее.

Я встал и отправился бродить по улицам, как бродил накануне. Один раз я попросил милостыню, в которой мне было отказано. Я машинально следовал за потоком экипажей и пешеходов и мало-помалу оказался в гуще толпы, которая окружала и становилась все теснее вокруг собора Святого Петра на пасхальной неделе. Ошеломленный и усталый, я свернул в вестибюль Сагрестии и съежился в укрытии дверного проема. Два джентльмена читали печатное объявление, наклеенное на колонну.