Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений - страница 6

Ты видишь мои темные глаза.

Мои темные волосы.

Но разве можешь ты покуда разглядеть всю темень, что во мне, ох, случайный мой читатель, мой дружок?

Мистер Шекспир любил гусиным перышком водить.

Макнет его в чернильницу, и слова взлетают над страницей.

Любил отдельные листки, мой супруг.

Пятьдесят строк на одной стороне настрочит, пятьдесят строк на другой.

Зато всегда он знал точно, сколько насочинял.

И каждый лист сложит, загнет, на три части его поделит.

На левой стороне мистер Шекспир писал, кто говорит, на правой — кто пришел, кто вышел.

Поэзия была посередине.

Часто я видала, как он пишет, сидела тут же в комнате.

Иной раз к концу дня, а то и вовсе утром после тяжелых ночных трудов эти отдельные листки по всему по полу, вокруг ног его валялись, а он сидел за конторкой, голова на руки, и крепко, уморившись, спал.

Уж такая она, поэзия, небось. Тут наизнанку вывернешься, ее чтоб сочинять.

(Я — то его творений не читала. Я Библию свою читаю.)

Ну, а я, я по-другому совсем пишу.

Отдельные листки я не терплю. Я люблю писать в этой вот пергаменом переплетенной книжице. Пишу я аккуратно, пишу убористо, и я очень медленно пишу.

И после, как попишу, не уморюсь, а себя даже и бодрее чувствую.

Вот и вчера вечером, как кончила писать эту страницу, глянула в зеркало, волосы расчесывая на ночь, а глаза у меня яркие, сияют.

Так не горели у меня глаза с того самого дня, как хоронили мистера Шекспира.

Легко ль сказать.

Но в тот смертный день глаза мне, известно, слезы жгли. Слезы, известно, облегчают душу.

От него чуть веяло ладаном.

Меня подташнивало, когда я его целовала.

Но надо было его поцеловать, покуда Джон не заколотит гроб.

Это Куини тогда заметил, как у меня глаза горят от слез.

Я его поцеловала в губы — в последний раз.

Мертвого мистера Шекспира.

Моего плохого мужа.

Миленка моего.

Доченька моя Сусанна, та приняла бы тех лебедей за гусей.

Глаза у ней всегда были плохие. Так, верно, и уродилась с подобным недостатком.

Я ничего не замечала, пока ей пять то ли шесть лет не исполнилось.

А тут она вдруг прибегает в дом с Хенли-стрит, и даже не раз так было, и кричит: «Папаша! Папаша!»

Бедняжке метилось, будто отца она своего увидала на дороге.

А это всего-навсего дед ее, мой свекор, Джон Шекспир, шел из кабака домой.

И эдак он приплясывал, бывало, когда сворачивал с Миер-стрит, приплясывал, пока жена не догадается, как он набрался. И от пляса, конечно, казался он моложе, чем и объясняется ошибка моей Сусанны.

Едва ли ей, конечно, случалось видеть, как пляшет ее отец.

Мистер Вильям Шекспир в танцах был не силен.

Как-то раз взялась я его учить плясать лаволту.

Лаволта — танец легкий. Просто — на каждые два шага поворотишься, потом подскочишь, тесно сдвинешь ноги и стоишь.

Так мистер Шекспир, он в огонь свалился.

Совсем немного времени прошло с тех пор, как она своего деда приняла за своего дальным-дальнего отца, как вдруг Сусанна моя приходит опечаленная, что, мол, на дворе туман.

А тумана никакого и в помине не было.

Стоял июнь, был ясным ясный день.

Ну, тут уж я ей завела очки.

Мы их на Тиддингтонской ярмарке приобрели.

В три фартинга мне стали.

Теперь-то у ней очки куда подороже, горный хрусталь, в тонкой золотой оправе, муж ей в Бристоле справил.

Джон ее зовет «моя сивилла», когда она в очках.

Пишу эти слова бесподобным гусиным пером, прежде мужним.

Кончик наточенный, острый, перо ласкает щеку.

У меня на будущее целый пучок гусиных перьев припасен, и в чернильнице полно черных чернил самого наилучшего качества. Мистер Шекспир вечно с чернилами возился, их составлял, намешивал, орешковые, купоросные.

Вот бы он подивился, узнавши, на что они сгодились его жене!

У меня и песочница отличная имеется, бумагу посыпать, в виде королевы из шахмат.

Джон Холл, мой зять, он медицинский доктор.

Прекрасный лекарь, доктор Холл, и в вере тверд, не путаник.

Больные у него на шестьдесят миль по всей округе.

На ослике он ездит.

Графу Нортгемтону он облегчил плеврит, а графиню его водяночную, ту окончательно вылечил.

Но видно, к Джону моему прекрасному и к его врачбе мне лучше в другой раз возвратиться.