Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу - страница 17

Я описывала как могла то, что он заставлял меня выносить, и моя мать отвечала, что я должна быть любезной с ним, уступать ему во всем, что он от меня требует, потому что если я буду его раздражать, то он отдаст меня кому-нибудь другому, который будет меня мучить. В двенадцать лет очень трудно понять подобные вещи. Но как я могла полюбить то, что он со мной вытворял? Как уступить ему, когда инстинктивно я могла его только отталкивать? Была также мысль о том, что мои родители покинули меня и «смирились с тем, что больше меня не увидят». В итоге я расплачивалась за «вину моего отца», и моя семья согласилась пожертвовать мною, вместо того чтобы заплатить три миллиона. И это ужасное промывание мозгов продолжалось более месяца. И оно подействовало до конца.

Я старалась замечать вокруг все больше и больше, чтобы понять, где именно я нахожусь.

В комнате-голгофе я попробовала посмотреть в щелку в оконной шторе. Я увидела железную дорогу, и то немногое, что я могла разглядеть, представляло не слишком-то радостную картину.

Ключи от двери в первой комнате возбуждали меня еще больше, потому что ему случалось оставлять их в замке. Это непреодолимое желание открыть, чтобы увидеть, узнать… очень раздражает, когда тебя где-то заперли и у тебя нет никаких внешних ориентиров. Где были дома банды? А где дом шефа? За нами? Вокруг нас? Куда шли эти поезда? Откуда они приходили?

Наверное, он хотел произвести на меня впечатление, демонстрируя свое оружие, или убедить меня, что он способен эффективно защитить меня. Однажды он вытащил пистолет из бельевой корзины, стоявшей на высоте трех метров на кухонном шкафу, в первой комнате дома, напротив входной двери. Во всяком случае, ему нечего было бояться, я бы его никогда не достала. Хотя мой отец и был жандармом, у меня были очень смутные понятия об этих вещах.

— И для чего он нужен, этот пистолет?

— Иногда сюда заходят странные люди, вот для чего.

Он, видимо, намекал на «кое-кого из банды», хотя я никогда не видела ни одной фигуры, ни одного лица. Если я находилась в этот момент во второй комнате, он тщательно закрывал смежную дверь и шел открывать входную, и, поскольку ставни были закрыты с моей стороны, я ничего не слышала и не видела. Да я и не пыталась узнать, потому что правила предписывали, чтобы я сидела как мышь, не шевелясь и не подавая голоса. Все, что приходило извне, то есть из этой пресловутой штаб-квартиры, созданной моим воображением, представляло смертельную опасность. Я успокаивала себя: «Хорошо, что у него есть оружие, чтобы защитить меня». Это была еще одна часть из сценария, которым он меня пичкал.

В тайнике я по-настоящему страдала клаустрофобией. Я чувствовала себя больной от стен этого ужасного желтого цвета, от этого разлагающегося поролона, мне было то слишком холодно, то слишком жарко в этом сыром погребе, у меня болели зубы. Я пожаловалась ему один раз, всего один раз, потому что он мне ответил: «Если у тебя болят зубы, я их вырву…»

У меня на два года позже менялись зубы. Некоторые молочные зубы еще только должны были выпасть, мне их вырывали, и теперь оставалось четыре, которые надо было удалить. Новые зубы росли, а у них не было места. Я чуть не кричала от зубной боли, и поскольку хлеб был всегда плесневелый, а консервы противные, я нажимала на «Ник-Нак», жесткое печенье, от которого у меня болели десны. Я чуть не плакала, так мне нужна была зубная щетка, но он давал мне ею пользоваться, только когда я поднималась на второй этаж. Это значит, когда он уезжал «в командировку», я вообще не могла чистить зубы. Также я не могла постирать свои трусики, эта возможность предоставлялась мне только наверху, в ванной комнате. Если я использовала воду из канистры, чтобы хотя бы их прополоскать, то у меня не хватало воды для питья. То же самое было и с умыванием лица: у меня не было ничего, ни мыла, ни туалетной рукавички, ни полотенца. Иногда я наливала немного питьевой воды в чашку, чтобы освежить лицо, я вытиралась простыней, которой был накрыт этот жалкий матрас, но все равно чувствовала себя все более и более грязной.