Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу - страница 44

Но дома вдруг меня все стали чересчур опекать, и особенно мама. Я это выносила с трудом.

Все обитатели городка боялись, их дети не выходили больше из дому! Я не хотела, чтобы в семье царил такой психоз. Я не хотела ничего рассказывать, не хотела, чтобы мама прочитала мои письма, которые я написала в своем застенке. Следователи — да, судьи — да, на процессе позднее — да. Но она не понимала.

«Ведь, в конце концов, ты написала их для меня! Я имею право их прочитать!»

Я хотела забыть, создать себя заново по своему усмотрению и, главное, не погружаться ежедневно в эту историю. Но поначалу это было трудно. Один раз я виделась с врачом, следователь приказал, чтобы у меня взяли анализы или что-то в этом роде, но я была против. Несколько дней спустя кто-то пришел, чтобы взять у меня волосы, опять же для анализов. Они должны были обнаружить следы снотворных препаратов и другой дряни, которой меня пичкал этот мерзавец. Но доза была слишком мала, чтобы сделать меня невменяемой, как некоторые пытались позже представить это, и надо было, чтобы этот человек пришел свидетельствовать на процессе, говорить, что не из-за чего тут огород городить!

К нам домой нанес визит бургомистр. Я воспользовалось этим и попросила его установить освещение на той пресловутой улице, ведущей к стадиону, на которой меня похитили. Ведь многие дети проходят там утром и вечером. Две или три недели спустя там было проведено освещение. Выходит, надо было, чтобы со мной произошла эта история, чтобы добиться такой малости!

На втором допросе я оказалась перед следователем Мишелем. Именно ему удалось добиться признания монстра. Именно он допрашивал его с пристрастием. Он должен был объяснить мне некоторые вещи в то время, которые я вскоре забыла, потому что стремилась все забыть. Кроме того, именно Мишель оказался моим настоящим спасителем. Только после процесса, когда мы вновь встретились с ним, он немного рассказал мне о своей методике добывания признаний: это ничтожество было с такими претензиями, что Мишель решил сыграть на его тщеславии. Он допрашивал его долгое время. Его подельник, наркоман, уже сдал его, и этот идиот уже был загнан в угол. Мишель сказал мне, что в тот момент, когда он уже был готов, тот заявил, что якобы без его помощи он никогда не выкарабкается, потому что другой на него показал. И он почувствовал в тот момент, что монстр сдаст ему кое-что еще, сделает ему некий подарок, некую историю, в которой он управляет ситуацией. Его допрашивали о похищении Летиции, которое он не мог отрицать, потому что имелись свидетели. И вдруг он объявил с благородным видом: «Я вам отдам двух девочек!»

Мишель сказал мне: «Я был удивлен, мы разыскивали Летицию, почему же он сказал „двух“? В моем кабинете, где я вел допрос, висела твоя фотография, и тогда я повернулся и спросил его, ты ли это, и он ответил „да“. И что Летиция не одна, что он даст нам ключи от дома в Марсинеле и сам покажет, где он вас прячет».

Предполагаю, что этот хвастун должен был объяснить следователю, что он был единственный, кто мог нас вытащить из крысиной норы, потому что мы были натасканы на его голос и побоялись бы вылезать, если бы это был не он…

Я прождала годы, прежде чем снова увиделась с Мишелем, потому что я добровольно держалась в стороне от этого огромного дела, приобретшего невообразимые размеры. Он был отстранен от дела посреди дороги, и я была очень расстроена. Я обожаю этого человека, его работу, его беспристрастность и мужество. Он из тех, кто считал этого негодяя тщеславным психопатом и манипулятором. Он не принял участия в деле, но способствовал ему. Монстр не был, как он ни пытался в это заставить поверить, бедной овцой в так называемой сети, руководители которой были не кто иные, как самые высокие лица страны. Он врет, как дышит, он выдвигает теории столь же ничтожные, как и он сам, и я верю, что он медленно, но верно в них задохнется. Когда я думаю, что у него есть дети, что его жена была его сообщницей, что она ждала годы, прежде чем признаться в этом, в то время как маленькие девочки умирали в одиночестве, а другие были зарыты у них в саду! Эти люди — нелюди! Я не знаю, кто они такие. Его зовут Марк Дютру, ее зовут Мишель Мартен, но для меня они не имеют имен.