Мне снится королевство - страница 27
Я застыл на месте. Вот это принцесса! Грушу ей подавай. Ведь я ей рассказывал, какая это груша особенная. Отец наказывал ухаживать за ней, беречь. И главное — не трогать, пока не поспеет.
— Почему не выполняется мое повеление? — нахмурилась принцесса.
— Эту грушу сорвать никак нельзя, ваше величество. Она еще не поспела.
— Хочу грушу!
— Салюте! — я шагнул к самому трону. — Давай что-нибудь другое придумаем, а грушу не проси.
— Вот ты какой, Пранас... Алоизас бы не стал жадничать, сразу бы принес.
Это было уже слишком. Я выбежал из дворца, в два прыжка домчался до груши и мигом сорвал ее. Она была большая, тяжелая, пришлось держать ее обеими руками.
— Ого! Тяжеленная какая! — обрадовалась Салюте и сразу же впилась в грушу своими белыми зубками. Куснула и сморщилась. — Фу, какая невкусная... Как деревяшка...
— Я ведь говорил: не поспела, — буркнул я. — Жалко...
— Ну и возьми ее себе, если жалко!..
Я откусил. Груша была очень жесткая и совсем без всякого вкуса.
— Я и не знала, что такие бывают, — скривилась Салюте. — У нас в саду все груши сладкие, а эту и не разжуешь.
— Что же мне теперь делать?
— Подумаешь! Возьми нитку и привяжи. Пусть висит, как висела...
— Да ведь видно, что кусали...
— Ну раз так, знаешь что? Выкинь ты ее в речку. Или закопай. Никто не узнает.
— Отец увидит: ветка-то пустая...
— Ну и что! — принцесса дернула плечиком. — Почем я знаю! Воры украли... птицы склевали, да мало ли... Я кататься хочу. Карета подана?
— Подана, подана, — сказал я и подкатил к ней тележку.
Груша была тяжелая, как булыжник. Куда мне ее девать?
Откуда берутся на поле камни? Никто их не сеет, не приносит — сами вырастают... Откуда на свете горе? Само приходит, без зова.
Не обошло оно стороной и нашу улицу.
Соседи заглядывали к Пятронеле. Кто поесть принесет, кто травки заварит, молоком напоит. Тетя Катре даже привезла лекарство из города — валериановые капли. Но больная только головой качала и все слабела, слабела.
Я тоже ходил к старой сказочнице. Просто так, посидеть, чтобы ей не было одиноко. И мама велела: «Побудь возле нее, сынок, а если что, дай знать».
Если что?
Бабушка Пятронеле почти не разговаривала. Лежала на кровати и смотрела на стену, где висел портрет ее мужа — молодого солдата. Вздыхала. Я сидел рядом и тоже молчал.
— Что это Симонас так долго не идет? Вечереет, а скотина не заперта, — вдруг спросила больная.
Я не знал, что ей ответить. Солнце еще высоко, Симонас еще на лугу, коровы пасутся...
— Ты, Пранукас, встреть мою Пестренькую, ладно? И травы снеси ей...
Я не помнил такого утра или вечера, когда бы Пятронеле не сдавала Симонасу «с рук на руки» Пеструху и не принимала ее. Другие хозяйки только отопрут хлев, выведут корову во двор, а дальше та сама бежит в стадо. Тетенька Пятронеле всегда провожала Пеструху за ворота и смотрела, как Симонас или кто-нибудь из подпасков подводят ее к стаду. Это еще что! Мне довелось слышать, и не раз, как Пятронеле со своей коровой разговаривает, называет ее «моя пестренькая», даже поет ей. И сейчас, больная, Пятронеле больше беспокоилась не о себе, а о своей Пестренькой.
— Что с ним приключилось, с Симонасом... Всегда на закате пригонял, а тут... — опять зашептала больная. — Сколько же это времени будет, детка?
— Вечер еще далеко, бабушка.
— Что же так темно? Тени много...
— Это от солнца, — пробовал я объяснить.
— Мама не говорила: не хуже ли доится Пестренькая?
— Полное ведро дает...
— Добрая у тебя мамка... И папка хороший... Не пришел еще?
— Нет еще, — вздохнул я и вспомнил про грушу.
— И Костас с ним?
— И Костас...
— Знаешь, Пранукас, я тебе сказку расскажу... Жил да был один король. Злой-презлой... А ты вот что, накапай мне из пузырька городских капель... Что-то темно нынче в доме. Или солнце зашло? Где же Симонас, а?
Пятронеле отвернулась и замолчала. Забыла, что собиралась сказку рассказывать. Мне стало страшно.
— Мама! — закричал я и выбежал во двор. — Мама, скорей! Бабушке Пятронеле плохо!
Мама охнула, побежала. А немного погодя в темную хибарку Пятронеле начали сходиться соседи. Качали головами, вздыхали, утирали слезы...