Мне в сердце смотрит вечная звезда... - страница 13

стр.
                                 навсегда!

 

Ты не любишь считать...

Ты не любишь считать
облака в синеве.
Ты не любишь ходить
босиком по траве.
Ты не любишь
в полях паутин волокно,
ты не любишь,
чтоб в комнате
                 настежь окно,
чтобы настежь глаза,
чтобы настежь душа,
чтоб бродить не спеша
и грешить не греша...
Все бывало иначе
когда-то, давно.
Много власти
любовью мне было дано!
Что же делать теперь?
Помоги, научи.
На замке твоя жизнь,
потерялись ключи.
А моя на исходе –
                 улетают года.
Неужели не встретимся
                        никогда?

Еще не в состоянии войны,..

Еще не в состоянии войны,
но, наглухо замкнув уже границу,
живем, как две враждебные страны,
и каждая соседственной боится.
Мы, клявшиеся в верности до гроба,
теперь из опасения измен
давно уж ничего друг другу оба
не отдаем и не берем взамен.
Но облака не признают границы,
дожди одни и те же мочат нас,
воспоминанья – ветреные птицы –
взад и вперед летают по сто раз...
Противоречат принципам природы
любые пограничные столбы:
везде сочатся почвенные воды,
корнями разрастаются дубы...
Что может быть печальнее судьбы,
когда врагами делаются двое?
И неужели это мы с тобою –
тупого недоверия рабы?
Кто первым нашу жизнь разгородил,
траншею на лугу цветущем вырыл?
Кто по обочинам ромашки вырвал?
Кто наш ручей веселый запрудил?
Проходят дни, тревожны и пусты.
Страшны они в своем движенье мерном.
Так кто же первым уберет посты?
Кто полосатый столб повалит первым?

 

Шкатулка заперта...

Шкатулка заперта.
И ключ потерян.
И в общем в нем нужды особой нет:
союз двоих
испытан и проверен
и узаконен целым рядом лет.
Давно к листкам
никто не прикасается,
не беспокоит давнюю судьбу.
И спит любовь,
как спящая красавица
в своем отполированном гробу.

Всегда так было...

Всегда так было
и всегда так будет:
ты забываешь обо мне порой,
твой скучный взгляд
порой мне сердце студит...
Но у тебя ведь нет такой второй!
Несвойственна любви красноречивость,
боюсь я слов красивых как огня.
Я от тебя молчанью научилась,
и ты к терпенью
                            приучил меня.
Нет, не к тому, что родственно бессилью,
что вызвано покорностью судьбе,
нет, не к тому, что сломанные крылья
даруют в утешение тебе.
Ты научил меня терпенью поля,
когда земля суха и горяча,
терпенью трав, томящихся в неволе
до первого весеннего луча,
ты научил меня терпенью птицы,
готовящейся в дальний перелет,
терпенью всех, кто знает,
что случится,
и молча неминуемого ждет.

 

Ни в каких не в стихах, а взаправду...

Ни в каких не в стихах, а взаправду

ноет сердце – лечи не лечи,

даже ветру и солнцу не радо...

А вчера воротились грачи.

Не до солнца мне,

не до веселья.

В книгах,

          в рощах,

                    в поверьях,

                              в душе

я ищу приворотного зелья,

хоть в него и не верю уже.

Я сдаваться сперва не хотела,

покоряться судьбе не могла,

говорила:

                    «Любовь улетела»,

а теперь говорю:

                    «Умерла».

Умерла, не глядит, и не дышит,

и не слышит, как плачу над ней,

как кричу ее имя,

                            не слышит,

бездыханных камней ледяней.


А грачи все равно прилетели

и возводят свои города...

Я ищу приворотного зелья,

а нужна-то

                   живая вода.

И вот опять со мною одиночество,..

И вот опять со мною одиночество,
которому конца уже не будет.
Любимый поцелуем не разбудит.
Ему бродить со мною не захочется,
рвать для меня кувшинки не захочется.
«Жарища нынче!» –
                           скажет и поморщится.
«Поедем завтра»,– скажет
                                             и забудет.
...Ах, жизнь моя, как страшно ты поблекла.
...А где же золотая паутина?
А где же разноцветные волокна?
Ты стала пыльной, серой, узловатой...
Сама я, видно, в этом виновата.
Вокруг меня как будто бы ограда
чужих надежд, любви, чужого счастья...
Как странно – все без моего участья,
как странно – никому меня не надо.
Как странно – я со всем живым в разлуке...
Зачем же ноги сильные и руки?
И эта любящая солнце кожа?
Глаза, такие жадные до красок?
Зачем мое горячее, живое,