Многоцветные времена [Авторский сборник] - страница 9

В такое ущелье стоило войти и содрогнуться. Когда-то Вамбери обошел далеко Мерв, ибо слишком страшная слава шла про его обитателей. Одна легенда потрясала сердце слышавших ее, и великий путешественник потрясся тоже. Прошло какое-то время. Я ходил по скучному базару Мерва, как по Ситному рынку, где все знакомо и все обычно. И я думаю, что тихий совхоз в ущелье, из коего выгоняют аульную скотину, чтобы она не жрала плодовых деревьев, вполне подходит к нашему сегодня. Совхоз нисколько не оскорбит зеленой красоты ущелья; соседство его, правда, переносит удава в другой словарь, делает его не героем из мира приключений, а скучной, ненужной змеей, путавшейся под ногами совершенно зря и поплатившейся за это. Рассказывают, в Бразилии удавы живут под лестницами в домах, и ночью, когда все спят, они выходят и жрут крыс. Когда у лесничества в Ай-Дэрэ будут свои дома, возможно, тогда удавы приобретут профессиональную ценность. Их будут звать Васьками и Мишками. Будут кричать под лестницу: «Васька, вылазь!» — и этакий гигант природы покажет свою треугольную голову и засвистит; пока же я стою за вещи скромного, но прямого назначения; что касается самовара, то я предпочитаю электрический чайник.

«…Старший дозора из заставы Кара-Тепе, Хотабской комендатуры, товарищ Степанов показал своему спутнику на мягкие впадины, сделанные верблюжьими ногами, и на глубокие ямки от лошадиных копыт.

— Догоним, — сказал он, — а ну, догоним…

Они проверили оружие и пошли. Они прошли тридцать километров по следу. Холмы не выдавали никого. В саксауле бегали равнодушные ящерицы, шипя и клокоча. Прошли еще раз тридцать — никого. Пот уже не стекал. Он выступал и застывал клейкой, тяжелой сеткой на лице и на теле. Прошли еще пятнадцать — и задержали лошадей. На песчаной сопке сидели люди и отдыхали. Чалмы их показались пограничникам райскими цветами, а лошади и верблюды прямо сказочными животными. Люди приняли пограничников за демонов пустыни, раскрыли рты, издавшие горький вопль, и подняли худые руки людей, негодных к физическому труду. Товарищ Степанов собрал их пожитки и товары и, как воспитатель, подгоняя нужными словами, привел на заставу. Здесь он заодно подсчитал свои километры: их было сто пятьдесят, сделанных в двадцать два часа»…

— Ха, — сказал стрелок с юго-запада, услыхав прочитанное письмо, — у нас контрабандисты на Теджене старее, хитрее. Донесли раз, что пронесено через границу четыре мешочка жемчуга. А черт знает ему цену. Пошли в то место, взяли мешочки. Снесли в таможню — будьте добры — радуйтесь, получайте на память — наложили на жемчуг народные печати…

— Вечером сижу один, приходит тех мест бородатый такой шайтан, ничего не боится — скупщиком у нас на счету состоит. По-русски, по-фарси говорит, как святой.

— Можно, говорит, с тобой беседовать один на один?

— Ну, можно…

Подходит вплотную, оглядывается на дверь.

— Завтра я тебе принесу четыре мешочка с жемчугом и четыре тысячи рублей…

— А ты помнишь, где ты это говоришь?

— Э, помню, все помню. Ты — начальник, взрослый человек. А! Решай сразу…

Я помолчал, думая, как его, черта, уколупнуть.

— Что, — говорит, — думаешь, не выйдет. Решай сразу. Да! А что, думаешь, не выйдет?..

— Не выйдет, — говорю, — катись…

— Ну, так прости меня, я старый человек, но ты дурак…

— Что ты сказал? Ах ты, сукин сын. Повтори…

— Не волнуйся, зачем волноваться? Ты верно слышал: я так и сказал: ты — дурак, начальник…

Повернулся и ушел. Я плюнул ему вслед, а на утро нарочно узнал на таможне, что за жемчуг. Оценили в 14 000 рублей. Такие дела…

— Наша граница трудная, лихая наша граница, — сказал третий, — поедешь на линию, где проволока оборвана, починить, включиться нельзя никак, не заземлить — хоть ты лопни: влажности в земле никакой. Ну шомполом ямку устроишь, помочишься и лошадь приведешь подбавить, — тогда еще можно дело сделать, а так пропадай — пыль сухая-пресухая, а не земля. У нас в пещерах кое-где, в палатках стоят. Заблудился один парень у нас, от поста до поста шестьдесят километров, украинец был, дали ему компас, а он взял, как милый, а ни черточки в нем не понимает. Заблудился он, блуждал, блуждал, ездил, ездил — не найти дороги. Слез он с седла, показал свой компас маштачку своему: «Мишка, подывысь!» Посмотрел Мишка, ушами повел, — мол, соображу как-нибудь, — и к вечеру вывел его на пост. Вот уж хохотали над ним. «Мишка, подывысь», — так и говорим теперь к слову…