Мобильные связи - страница 20

Поняв, что процесс неуправляем, я виновато объясняла гостям:

– Выхода нет, придется садиться в баре и пить за свои!

На многих это произвело глубокое впечатление. Например, две мои крутые питерские подружки полгода после этого совещались:

– Что ж там за вип был, если даже нас не посадили?

А усевшийся «вип», поняв, что праздник начался, вспомнил про растяжку, обещающую книжку, и начал неумолимо требовать эту самую книжку. Пиарщики издательства быстро разбросали сто экземпляров по самым страждущим, а страждущие кинулись к Никасу Сафронову за автографом. Увидев на обложке портрет работы «какого-то Михаила Алдашина», Никас обиделся и отказался давать автографы. Надо сказать, что Михаил Алдашин точно так же отказался бы подписывать книгу с портретом «какого-то Никаса Сафронова». Так что первым на меня обиделся Никас. Но это были цветочки.

Смесь моих гостей и проституток с «быками» начала причудливо коммуницировать в зале. Мне, собственно, было не до этого, поскольку я с Веней скакала по сцене и вела вечер. Скакание со сцены в зал было глубоко ограничено талантом моей подруги, знаменитой преподавательницы фламенко Лены Эрнандес. За день перед празднеством я заехала к ней со словами:

– Вчера в бутике видела такую юбку со шлейфом за триста баксов!

– Нарисуй! – потребовала Эрнандес, мешая одной рукой суп на плите, а другой рукой и ногой отгоняя от тарелки с колбасой, нарезанной для своих детей, пятнадцать своих кошек и трех своих собак.

– Вот! – гордо предъявила я эскиз юбки. – Только уж ты не опаздывай, концерт начнется с тебя и твоих девчонок!

– Триста баксов? – охнула Эрнандес. – Ты что, рехнулась? Я тебе такую за двадцать минут сошью из подкладочной ткани!

И сшила. Так что на сцене я каждую секунду запиналась о проклятый шлейф, хотела есть и пить, ничего не видела из-за слепящих прожекторов, молилась, чтобы от них не потекла тушь на ресницах, и истошно изображала, что «жизнь удалась».

Во-первых, попав на сцену, Веня перекрыл все собственные рекорды и превратился в стопроцентного поручика Ржевского. Стоя рядом, я могла только изображать величавость и томность, дающие ощущения, что ничего такого уж пошлого он и не говорит. Во-вторых, мельтешение в зале периодически всплескивалось эксцессом, который не шифровался со сцены. В-третьих, естественно, артисты приехали не в том порядке, как было написано в нашем сценарии, а как у них сложилось между другими выступлениями. В-четвертых, некоторых из них я видела в первый раз и до начала номера не понимала, будут они танцевать, петь или глотать шпаги. В-пятых, женатый возлюбленный за столиком прямо у сцены подвергался такому натиску полуодетой девицы, что хотелось сойти вниз и дать ей по башке микрофоном. В-шестых, пришел Миша в точно таком же джинсовом костюме, как на возлюбленном, и я решила, что у меня начались глюки. Потом он рухнул за стол, соседний со столом возлюбленного, и попросил с его стола то ли салфетки, то ли бутылку воды. Тут глюки кончились, и я напряглась.

Миша был фальшиво открытый брайтонский еврей, так что секунд через двадцать по законам жанра должен был поведать возлюбленному, как всякому первому встречному, что он прилетел ради меня и сейчас споет в честь моего дня рождения и нашей межконтинентальной любви. По логике жанра в ответ на это мрачный русский возлюбленный должен был немедленно принять литрусю водки и проломить Мише череп. Не только в силу огромного чувства ко мне, но еще и из ощущения чистоты жанра. Учитывая, что светские фотографы щелкали своими щелкалками каждую секунду, я живо представила себе первые полосы завтрашних желто-оранжевых газет с фотографией окровавленного Миши, разбитой посуды, запутавшейся в подоле юбки меня и пьяно-торжествующего возлюбленного. И если еще потом что-то можно было объяснить возмущенным женам победителя и побежденного, то совершенно непонятно было, как объяснить читателю, почему на них совершенно одинаковые джинсовые костюмы. И не проплатил ли всю эту акцию магазин «Джинсовый мир»… Короче, поняв, что массовка «не точно одета», я, как опытный режиссер, перенесла действие на другую площадку и предложила Вене тащить Мишу на сцену «по полной программе», не дав Мише прославиться на всю страну хотя бы фактом битой рожи.