Мода на короля Умберто - страница 26
— Звонит в милицию, — подсказывает Ниночка.
— Правильно. Через несколько минут бедного Мику сцапали и в фургон. А потом целую ночь он пытался убедить блюстителей, что ни о каком кладе знать не знает и никакого плана дома у него нет как нет.
Даже Оля теряет невозмутимость и сердито качает головой.
— Ему, конечно, не верят, — продолжает Скуратов, — уж очень подозрительная борода да и вся внешность… служителя культа. Но, увы… Доказательств нет. Отпустили. Кажется, взяли подписку о невыезде…
Маэстро улыбается, ему приятно смотреть на молодые лица слушательниц. Их и на свете не было, когда крушили Собачью площадку… А он до сих пор слышит глухие удары чугунной бабы, которая громила стены. Роспись, мозаика, лепка — все пошло прахом. Как дрова, кололи кружевную деревянную резьбу, диковинные водолеи, камины с пустыми глазницами вместо часов. Разбитая львиная голова с торчащими гнутыми металлическими прутьями лежала у ног Скуратова. Бум… бум… бум… Раскачивание бабы напоминало движение колокола, какого-нибудь «Сысоя» в две тысячи пудов. Но звук?.. Тупой, короткий. Особенно варварский, когда Скуратов думал о том, что у церкви Симеона Столпника, неподалеку, тоже стоит экскаватор… Ждет… Теперь-то известно: если бы не Петр Дмитриевич Барановский с помощниками… Кто-то из них залез в ковш — не дал работать, кто-то кинулся в Министерство культуры — выбивать охранную бумагу. Прибыла власть, сам главбумбредмоссовета, махнул на маковки, венчавшие когда-то на короткое супружество крепостную актрису Жемчугову с отчаянным графом Шереметевым, и процедил сквозь зубы: «Раздолбали бы к черту… Все церемонитесь… Пару дней поорут и заткнутся». Церковь молчала. С тех пор как в ней заочно отпели Шаляпина, здесь не служили. Древний камень не мог открыть ничего пустому взору профессионального разрушителя. Не звучала в нем музыка.
Если бы не Барановский, не красоваться церкви на пригорке, у Дома книги, нерукотворной даже с отпиленными крестами, как деревце, у которого отщипнуты верхние почки.
И мысли о Барановском возвращают Маэстро к началу рассказа.
— Как раз в ту пору я и встретил Миклуху в Крутицах. Щека подвязана, нечесаный, драный… Собака к ногам жмется… А мой братец — шутник страшный — решил разыграть помощников Барановского. А кто ему помогал? Школьники, студенты, рабочие… Все добровольцы, люди наивные, романтики… Вот братец и пристал к Мике: «Спустись-де в подвал, вденься в цепи, а я приведу ребят и напугаю живым Аввакумом». Мика было согласился, направился в Аввакумову темницу, но Марья Юрьевна Барановская, земля ей пухом, сказала: «Не обижайте Мокея Авдеевича. Это не-счаст-ней-ший человек!»
Скуратов решительно поднимается, одергивает на себе пиджак и, подходя к вешалке, говорит:
— Антракт закончен. Нина Михайловна, пройдите еще раз Чайковского. Зингершуле под вашу ответственность. Главное — вера! Несокрушимая. Вера старца Симеона. Я отлучаюсь на час. Если появится Мика, скажете, что я поехал к нему.
И Маэстро не стало в классе.
— Мокей Авдеевич не появится, — тихо произносит Ниночка, выждав, когда Скуратов отойдет на приличное расстояние. Ее лукавое личико непроницаемо. Тем поразительнее звучит то, что она сказала.
— Как это не появится? — спрашивает Оля. — Почему?
— Потому, — загадочно отвечает Ниночка, накручивая на палец лунно-желтые бусы. И томно возводит глаза, которые кажутся сумеречными. Ее лакированные ноготки играют в созвездии граненых камней. — Мокей Авдеевич объявил забастовку. — Ниночка отпускает бусы и вздыхает.
— Опять Иван Лазаревич? — допытывается Оля.
Ниночка не отвечает, старательно приводя подол юбки в соответствие с изгибом своих коленей.
— Ну что же, давайте заниматься делом, — хитрит Оля и даже зевает, чтобы показать, как скучно все, кроме искусства.
Ниночка попадается на крючок и быстро признается:
— Мокей Авдеевич сделал мне предложение.
— Че-го? — спрашивает Оля, пугаясь собственного грубого голоса, возникшего на излете зевания.
— Мокей Авдеевич сделал мне предложение, — строго повторяет Ниночка и отчуждает свой взгляд от непонятливой Оли. Ниночка ищет сочувствия у меня.